Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

колен Перси: во всем теле жуткая слабость, зато оно вроде бы мне повинуется, – и на локтях подаюсь вбок, к – какое счастье! – канаве, куда меня и выворачивает. И снова. И снова. Потом я еще долго стою на четвереньках, и опустевший желудок сотрясают сухие спазмы.

Руки подламываются, и я едва не падаю лицом в мостовую, но Перси ловит. Он не отпускает, растирает мне плечи и держит за волосы, пока судороги не заканчиваются, потом прижимает к себе и массирует пальцами кожу. Меня мутит и трясет. Мертвой хваткой вцепившись в Перси, я вдруг вспоминаю, как он лежал в Марселе, больной и беспомощный, и я не мог его даже поддержать, – а теперь мы поменялись ролями, и он точно знает, что и как делать. Похоже, все на свете, кроме меня, с рождения умеют заботиться о ближнем.

Передо мной опускается на корточки Фелисити.

– Монти?

Я вцепился в Перси, как пиявка. Фелисити тянется пощупать мне лоб, но я чувствую, будто Элена снова отвешивает мне оплеуху, вижу, как ловец воров вскидывает руку, чтобы меня напугать, – и наконец мне является отец, а я не могу ни дать отпор, ни закрыться.

И я начинаю плакать.

Только «плакать» – слишком уж слабо сказано. Я взахлеб рыдаю.

Фелисити хватает такта отвернуться, Перси хватает неравнодушия не отворачиваться. Он обнимает меня, и я утыкаюсь ему в грудь: если пытаться сдержать рыдания, они становятся только горше, остается их заглушить.

– Все хорошо, – произносит Перси, кругами водя ладонью по моей спине. Я реву все отчаяннее. – Тебе лучше, мы в безопасности. – Я все плачу и плачу, рыдания волнами сотрясают тело – кажется, я никогда не успокоюсь. Тяжело дышать. Я все плачу: слезы копились во мне многие годы и, кажется, многие годы будут литься.

Я понимаю, что перестал плакать, только когда снова открываю глаза: я то ли заснул, то ли потерял сознание – что там еще бывает, если одновременно рыдать и выводить из организма яд. Перси по-прежнему обнимает меня, только теперь моя голова лежит у него на плече, я навалился на него всем телом, а его ладонь поддерживает меня за поясницу. Лицо будто распухло и стянуто засохшими дорожками слез – я со стыдом припоминаю, как лишился рассудка, вспомнив пощечину Элены – а потом почему-то отца.

Я сажусь, и Перси вздрагивает. Похоже, он задремал.

– Проснулся? – спрашивает он. – Как себя чувствуешь?

– Лучше.

И правда, по сравнению с прошлым пробуждением я уже почти в своей тарелке, хотя все тело ломит и в животе неспокойно. В горле поднимается мерзкая изжога, и я закашливаюсь.

Перси убирает волосы у меня с глаз, гладит большим пальцем мой висок. Я, кажется, все еще готов в любую секунду расплакаться и утыкаюсь лицом в сгиб локтя, как будто так смогу это скрыть.

– Что случилось?

– Мы сбежали, – Перси легко улыбается. – Только парой часов раньше, чем собирались.

– Что стало с Эленой? И с Данте?

– Мы сбежали, пока Элена была без сознания. Дверь в спальню Данте Фелисити на всякий случай подперла стулом, хотя вряд ли он стал бы нам мешать. Коварная у тебя сестра.

– Ты скрипку забрал? – спрашиваю я.

– Что-что?

– Скрипка твоя с тобой?

– Какая разница, это просто скрипка.

– Но ты ее забрал?

– Да. – Перси чуть сдвигается: футляр лежит у его бока.

На меня теплой волной накатывает облегчение – первое приятное чувство за несколько дней.

– А Фелисити где?

Я тру руками глаза и оглядываю округу. Мы сидим под длинным булыжным мостом, рядом с местом, где впадает в канал сточная канава. Вокруг мерзко смердит гнилыми фруктами, мочой и тухнущими на жаре сточными водами.

– И где это мы?

– У доков. Фелисити пошла искать какое-нибудь судно, на котором можно доплыть до Франции.

– Мы возвращаемся?

– А куда нам еще плыть?

Я не успеваю возразить: по брусчатке стучат деревянные каблуки, и через мгновение рядом со мной тяжело садится Фелисити.

– Ты проснулся!

– Да и ты не спишь.

– Ну это-то не новость. – Она касается моей щеки тыльной стороной ладони, в последний момент чуть не отдернув руку: похоже, боится, что я снова расплачусь. – Уже не такой бледный. И не такой холодный.

– Нас здесь всех зарежут и по частям продадут отцу.

– Монти-Монти, ты драматизируешь. – Двумя пальцами проверив мой пульс, Фелисити спрашивает: – Ты помнишь, что случилось?

– Элена меня отравила.

Фелисити коротко выдыхает через нос.

– Она тебя не травила.

– Она что-то в меня воткнула. – В доказательство я закатываю рукав, но след иглы уже зажил. – А потом мне стало плохо.

– Она вколола тебе белладонну.

– Это еще что?

– Сонная одурь, лекарство из их шкафчика. Это не яд, а обезболивающее. От него тело временно погружается в коматозное состояние, например, чтобы залечить повреждения. Вид у тебя был… довольно мертвый.

– Но я жив.

– Разумеется, – отвечает Фелисити.

– Слава богу, – добавляет Перси.

Я сажусь и, морщась, подтягиваю ноги к груди.

– Надо уезжать из страны, пока Роблесы нас не нашли.

– Какое им теперь дело, что с нами будет? – отмахивается Фелисити. – Плохо, конечно, что мы знаем тайну сердца их матери, но мы вернули им шкатулку, и им есть чем заняться.

– К слову, о шкатулке… – Я указываю подбородком в сторону футляра со скрипкой. Перси откидывает крышку; на их с Фелисити лицах написан ужас.

– Чем ты только думал? – вскрикивает Фелисити, когда Перси открывает отделение для канифоли, и на свет появляется Лазарев ключ. – Мы же хотели от него избавиться! Специально в Испанию ездили!

– Я не мог оставить его им… Матеу Роблес сказал мне шифр. – Я достаю ключ – руки так дрожат, что выходит только с третьего раза, – и кладу на ладонь. Мы склоняемся к нему. Теперь, на свету, видно, что он совсем небольшой. Бородка ключа напоминает заостренный слом кости. На головке нацарапан лев святого Марка, покровителя Венеции.

Подняв голову, я натыкаюсь на разъяренный взгляд Фелисити.

– И ради каких таких свершений ты снова его украл?

– Предлагаю поехать в Венецию и забрать сердце.

– Зачем?

– Ради Перси.

Перси берет у меня ключ и кладет себе на ладонь.

– Ты нашла нам корабль? – спрашивает он.

– И не один. Несколько шебек курсом в Геную и Марсель. Ближайшая отплывает примерно через час. Вообще им нельзя брать пассажиров, но я их уговорила. – Фелисити, помолчав, добавляет: – За деньги.

– Если на вас, пока я изображал труп, не свалилась груда золота, денег-то у нас как раз и нет, – замечаю я.

– Согласна, тут в моем плане осечка. Давайте сначала решим, куда нам надо.

– Только не в Марсель! – говорю я. – Рано нам туда. Давайте доплывем до Генуи, а оттуда как-нибудь доберемся до Венеции.

– Но мы не вправе забрать сердце! – возражает Фелисити. – За него отдана человеческая жизнь.

– Но нам же оно нужно, – настаиваю я. – А жена Роблеса все равно уже умерла, какая ей разница, воспользуется кто-то ее сердцем или нет?

Бровь Фелисити взлетает.

– Говоришь, нам нужно?

– Перси нужно, – поправляюсь я. Чего она к словам придирается? Все мы понимаем, о чем я.

– Перси, ты-то что скажешь? – спрашивает Фелисити.

Перси осторожно