Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фэн толкает единственное в комнате окно; внутрь проникает серный запах, и что-то побуждает меня сфотографировать открывающийся вид. Наверное, мне хочется запечатлеть то, что видела моя мать, когда выглядывала в окно после многочасовых занятий, когда была студенткой, без груза в виде семьи. Когда она была – я надеюсь – счастлива.
В момент, когда я надавливаю пальцем на кнопку фотоаппарата, небо прознает крик, который одновременно вонзается прямо в меня.
Уайпо хватает меня за запястье, а другой рукой куда-то показывает – я успеваю заметить исчезающий из виду алый хвост.
Я наваливаюсь на подоконник и пытаюсь высунуться наружу как можно дальше, но ее уже нет.
– Получилось сфотографировать? – тихо, почти шепотом спрашивает Фэн.
– Боюсь, что нет.
Но я все равно открываю папку с фотографиями на телефоне. На экране я вижу карнизы крыш. Акварельные горы вдалеке. Деревья, похожие на брокколи.
А на полу балкона примерно двумя этажами ниже, на освещенной солнцем стороне камня, – тень птицы.
Меня лихорадит с момента посещения университета. Ближе к вечеру снова начинают разыгрываться галлюцинации. Цвета смешиваются, становясь ярче. Углы заостряются, затем снова размываются. Возвращаются чернильные паутины. Все вокруг кажется разрушенным.
Секунды неумолимо приближают время полуночи, которая ознаменует окончание сорок пятого дня.
Но, кажется, мы на правильном пути. Тонкий голосок в голове кричит: На пути к ЧЕМУ? В ответ все мое существо запальчиво раздувается.
На пути к тому, чтобы снова увидеть ее. Поговорить с ней. Обнять ее.
Я хочу, чтобы вы помнили
Она должна сказать мне, что это значит. До того, как у нее закончится время.
Мы уже так близко. Я настолько в этом уверена, что, кажется, могу даже найти оправдание своему плану сжечь одну из последних драгоценных палочек. Я тяну на себя ящик и вытаскиваю две фотографии, которые сумела спасти из пепла. Они обе немного подпорчены, но все же неплохо сохранились. Я выбираю снимок со свадьбы родителей – немного мятый, один уголок обесцветился из-за высокой температуры, другой отсутствует полностью. Мама в скромном белом платье, нежная фата струится по спине. Папа в костюме напрокат выглядит молодым и привлекательным. Это постановочный портрет, но счастье на их лицах настоящее.
Дрожащими пальцами я поджигаю самую короткую палочку. Прикасаюсь кончиком к фотографии; наблюдаю, как она загорается.
Мерцание и вспышка.
Мерцание. И вспышка.
74
Дым и воспоминания
Дым переносит меня в большую комнату, что-то вроде студенческого центра, куда мы с папой ездили поиграть в футбол и попить лимонад из автомата. Комната полна людей. Почти всем им лет по двадцать с небольшим, они разбиваются на небольшие компании; кто-то кажется более общительным, кто-то менее.
В центре видения молодые Дори и Брайан, их представляют друг другу знакомые. Она кажется смущенной в своем лавандовом платье. На кончике ее носа сидят огромные пластмассовые очки. Папа – в мешковатой рубашке с пуговицами – наклоняется, чтобы пошутить. В комнате слишком шумно, и я не могу разобрать, что говорят остальные, но зато вижу, как смеется мама: ее лицо взрывается хохотом, как фейерверк, глаза зажмурены, а пальцы спешат повыше к лицу, чтобы спрятать слишком широкую улыбку.
Вспышка.
Дори и Брайан в пустой аудитории, сидят на фортепианной банкетке. Он наблюдает за движением ее пальцев. Ее глаза закрыты, и из-под рук вытекает музыка Шумана; одна ступня в кроссовке то нажимает на золотую педаль, то отпускает ее.
Вспышка.
Дори стоит у входа в квартиру Брайана и теребит нефритовую цикаду у себя на шее. Ее лицо напряжено и неподвижно. Он открывает дверь.
– Дори, сейчас… Господи, сейчас три утра. Что случилось?
– Извини, – говорит она. – Когда они мне звонят, у них час дня, и потом я должна найти кого-то, чтобы отвезти меня сюда. А все спят…
– Погоди, помедленнее, – говорит Брайан, берет ее за запястье и осторожно тянет внутрь. – Кто звонил?
– Мои родители, – объясняет Дори. – Они звонят, потому что… Они звонят из-за…
Брайан ждет. Его глаза наполнены страхом. Дори трясет все сильнее, и он подводит ее к стулу.
– Моя сестра, – наконец шепчет она, – умерла.
Мое сердце сжимается, превращаясь в кусок льда.
– Что? О господи, Дори. – Он заключает ее в объятия. И в этот миг ее лицо сморщивается. – Мне очень жаль.
Умерла. Холодное и пустое слово, аквамариновое, как толстый слой льда, оно наполняет мое тело этим цветом, этими отдающимися эхом слогами: умерла умерла умерла.
Цзинлинь умерла. У мамы была сестра, и мама потеряла ее, и никто никогда не рассказывал мне об этом.
– Они не знают, что случилось. Cоседка нашла ее на полу. Она вроде упала в обморок. – Дори ждет, пока ее перестанет трясти, пока успокоится ее отяжелевшее дыхание. – Завтра я лечу в Тайвань.
– Завтра, – выдыхает Брайан. – Когда ты вернешься?
– Я не вернусь, – говорит она ему.
Он отодвигается, едва понимание оседает у него на лице.
– Но ведь… Осталось еще три недели.
– Я поговорила с директором курса. Я… Я закончила.
– Хорошо, – медленно произносит Брайан. – Хочешь, я поеду с тобой? В Тайвань?
Она, кажется, не понимает.
– Зачем?
– Ну, хм, я знаю, момента хуже не придумать. Но это… Это для меня важно.
– Это?
– Мы. – Он делает жест рукой сначала в ее сторону, затем в свою. – Ты и я.
– Прошло всего несколько месяцев, – говорит Дори.
– И что?
Она молчит.
– Скажи, чего ты хочешь, – просит он, и его тихий голос надламывается. – Пожалуйста, скажи честно. Потому что я знаю, чего хочу.
– Чего ты хочешь? – Ее почти не слышно.
Он смотрит на нее так, будто не может поверить, что ей мог прийти в голову подобный вопрос.
– Я хочу, чтобы мы были вместе. Для начала.
Вспышка.
Моя мать, все еще молодая студентка, в свободном хлопковом платье сидит на чемодане у выхода из аэропорта. Желтое такси, объезжая другие машины, останавливается перед ней. Мужчину, который выходит из автомобиля, поначалу трудно узнать, но затем я замечаю опущенные вниз уголки глаз, волевую челюсть. Это гораздо более молодой Уайгон. Затем, слегка покачиваясь над тротуаром, открывается другая дверь. Выходит Уайпо с изможденным взглядом и пепельным лицом.
– Они выяснили причину? – спрашивает моя мать. Ее голос звучит иначе; видимо, она говорит на мандарине, но благодаря проделкам дыма я снова отлично ее понимаю.
– Аневризма, – говорит Уайгон. У него низкий и сиплый голос.
– У нее были симптомы, – добавляет Уайпо. – Тошнота,
