Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она поднимает длинное шелковистое перо цвета розы.
71
Я думала, что после сегодняшнего вечера смогу наконец уснуть, но голова забита мыслями про перо, про призраков, про другие измерения. И про то, что реально.
И про цвета.
Теперь я вижу цвета в темноте. Иногда они образуют формы или даже лица. Иногда они злятся на меня и пре-вращаются в грязный, кипящий буро-малиновый. Иногда они пытаются меня утешить, обращаясь в кристаллы бледно-пыльного синего.
Мне даже не приходится закрывать глаза. Цвета повсюду, они парят надо мной, как маленькие правдорубы. Куда бы ни направились мои мысли – цвета следуют за ними.
Я отчаянно хочу спать. Я согласилась бы даже на кошмар.
Цвета оформляются в лицо, словно в эскиз, сделанный восковыми мелками. Я знаю эти глаза. Этот нос. Этот подбородок.
– Мама? – тихо говорю я.
Она исчезает в облаке красного, и цвета распадаются, превращаясь в ничто.
72
Осень, десятый класс
Подступали позднесентябрьские холода. В десятом классе урок рисования у меня шел девятым – последним, и, когда я уже собралась было уходить, меня окликнул мистер Нагори и сказал, что звонил к нам домой.
Сначала я подумала, что попала в немилость к любимому учителю.
– Я хотел сам поговорить с твоими родителями, чтобы они начали принимать твои занятия рисованием всерьез, – сказал он.
– С обоими родителями? – Я пыталась понять масштаб разрушений, с которыми мне предстояло столкнуться дома.
– К телефону подошла твоя мама. Я сказал ей, что тебе, по моему мнению, стоит отправить портфолио на выставку Kreis в Берлине.
Я моргнула. Осознание сказанного приходило довольно медленно. Единственное, что я поняла точно: я ни в чем не провинилась.
– В Берлине?
– Kreis – Raum für Kunst, «Пространство для искусства», – повторил он. – Помнишь слайды, которые я показывал на той неделе? Эти картины были выставлены в Kreis, художественной галерее для молодых художников.
Я помнила, но до сих пор не понимала, что он имеет в виду. Я не немка. Я не профессиональный художник. Я обычная десятиклассница.
– Этим летом они придумали кое-что новое: международный показ работ художников до восемнадцати лет. Это будет выставка с судейством и оценками. Тебе нужно представить свое портфолио к началу июня. Тема – сюрреализм, так что твои работы прекрасно впишутся.
Июнь… Казалось, это еще так далеко.
Я не знала, что к тому времени все перевернется с ног на голову; что невероятным образом, в один миг, все может измениться.
Или не в один миг. В несколько глотков. В четыре пореза.
– Время пролетит быстрее, чем ты думаешь, – предупредил меня мистер Нагори. – Я бы советовал браться за работу уже сейчас. То, что ты рисовала в последнее время, – великолепно. Такое ощущение, что летом у тебя появилась новая пара глаз, новое видение. Я хочу, чтобы ты попробовала развить свою последнюю серию…
Интересно, понимал ли он, с чем мне приходилось бороться. Если бы он только знал, как мой отец ненавидит, что я так много времени провожу со своим скетчбуком.
Если бы папа узнал, то ни за что на свете не разрешил бы мне участвовать. В ушах уже звучали его слова: Ты ни в коем случае не будешь тратить на это свое время. Ли, если бы ты собрала всю эту энергию и направила ее на подготовку к экзаменам! Или постаралась улучшить свои оценки по химии. Я не говорю, что ты мало занимаешься, просто ты фокусируешься не на тех вещах.
Но это – только если он узнает. А этого может и не произойти.
– Если у тебя возникнут сложности с оплатой взноса, я постараюсь убедить школу взять расходы на себя, – тихо и ласково сказал Нагори. Он пытался угадать мои мысли, и я внезапно поняла, что на моем лице, скорее всего, отражались не самые позитивные эмоции.
– Спасибо. – Я выдавила из себя улыбку. – Я… поговорю об этом с родителями.
Задержавшись на беседу с Нагори, я пропустила свой автобус, но мне было все равно, потому что на днях Аксель получил права – а впридачу и старую машину Тины. Допотопная «Тойота Камри» темно-синего цвета с квадратными углами ждала меня в конце школьной парковки. Мотор работал с постоянным рычанием, но на самом деле это была самая мягкая на свете машина. Аксель уже давал мне на ней прокатиться.
Я рассказала ему о предложении Нагори.
– Ли, это так круто! – закричал он, резко поворачивая, чтобы доехать до дома самым быстрым путем.
Стекла были опущены, потому что ему нравился рев проносящегося мимо ушей ветра – неважно, тепло ли на улице или холодно. Я потянулась за его толстовкой на заднем сиденье. От нее пахло тайской едой, но я все равно ее надела.
– Возможно, – ответила я. – Он говорил так серьезно, звучало как что-то плохое.
– Просто твой мозг в шоке и пытается все уравновесить, – заявил Аксель, перекрикивая ветер. – Ты этого заслуживаешь.
Я съехала ниже на своем сиденье.
– Но почему он поговорил только со мной? А как же ты?
– Слушай, Ли, ну нельзя ожидать, что все идеальны во всем. Смирись с этим. Ты в этом действительно сильна. Нагори видит талант, любой бы увидел – за километр.
– Но ты тоже хорош, ты тоже должен подать заявку. Твои акварели…
Аксель покачал головой.
– Рисование – это твое, не мое. Конечно, мне нравится рисовать, это классно. Но для меня важнее музыка, ты же знаешь. Изображение просто помогает мне посмотреть на музыку с другого ракурса. Если бы бог мне сказал: «Все, ты свое отрисовал, больше ты никогда этого делать не будешь», я бы это пережил. Но если бы кто-то пытался отнять рисование у тебя, ты бы засохла и погибла. Ты бы превратилась, не знаю… в изюмину. Пришлось бы хоронить тебя в спичечном коробке.
Я молчала, и он повернулся ко мне.
– Ну давай, какой цвет?
Я пожала плечами. Я понятия не имела.
Только позже я поняла, что именно меня беспокоило: рисование всегда казалось мне чем-то нашим. Не просто моим. Чем-то, что нас объединяло. Летом мы слонялись по лесам в поисках чего-нибудь, что можно нарисовать. Зимой, когда из-за снегопада отменяли уроки, Аксель приходил к нам, и мы рисовали друг друга.
Высадив меня в тот день, он пожелал, чтобы разговор с родителями прошел удачно. Хлопая дверью машины, я
