Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн

надкусанные огнем письма, уголки фотографий – все, что осталось от целых снимков; опаленный шнурок – им, скорее всего, была перевязана стопка писем; коробка, принесенная птицей, уничтожена.

Почти все палочки-благовония сломались или сгорели – я замечаю серые змейки там, куда они упали и там же истлели до самого основания. Те несколько палочек, что сохранились, сломаны; теперь это кусочки неравной длины.

Сеть, которую я плела из своих футболок, наполовину уничтожена, а оставшиеся куски – либо обуглились, либо порваны. Когда я поднимаю их, чтобы оценить масштаб разрушения, ткань рассыпается прямо у меня в руках.

Я не должна была втягивать Уайпо; благовония с воспоминаниями были предназначены для меня одной.

Каждый вдох дается мне с трудом – ощущение, будто ребра стягивает толстая веревка. За моими закрытыми глазами начинается буря; невыносимая головная боль ударяет в виски.

Я собираю все, что осталось, – лишь три кусочка ароматической палочки. Еще три шанса попасть в воспоминания, увидеть цвета прошлого и попытаться понять.

67

Мой телефон издает короткий звук, извещающий о получении нового имейла, и я испытываю невероятное облегчение. Это именно то, что мне сейчас нужно, – отвлечься, унестись подальше от чувства разрушения и провала.

Шесть писем подряд от папы выстроились в почтовом ящике, как по списку. Большинство из них я даже не открывала. В одном он пишет, что мы в Азии уже неделю, и спрашивает, когда бы я хотела поехать домой. Я чувствую едва ощутимую вину за свое длительное молчание, поэтому отвечаю, что все в порядке и я хочу остаться еще на неделю. Именно «хочу», а не «нужно» – хотя в груди пульсирует именно это слово.

Что мне нужно, так это больше времени; чтобы преследовать за всеми этими воспоминаниями и понять их. Что мне нужно – это время, чтобы найти материал, сплести новую сеть и сделать ловушку для птицы. Но, конечно, ничего из этого я ему не сообщаю.

Затем я нажимаю на последний имейл – тот, из-за которого звякнул телефон. Письмо от Акселя.

ОТ: [email protected]

КОМУ: [email protected]

ТЕМА: (без темы)

Прошлым летом мы сидели в машине Каро недалеко от леса. Говорили о влюбленности, и было в этом что-то странное. Я всегда хотел спросить про тот момент, только так и не смог придумать как.

Я крепко сжимаю веки. Значит, все-таки придумал?

68

Лето перед десятым классом

– Ли, давай я тебя научу? – сказала моя мать. Она сидела на фортепианной банкетке, развернувшись ко мне. – Просто основы.

Я поднялась с дивана и по привычке покачала головой, смягчив отказ улыбкой:

– Давай не сегодня, мам.

Она следила за тем, как я собираю карандаши. По телу разливалась вина; может, нужно было сказать «да»? Год за годом я отказывалась от ее предложения. Не то чтобы я не хотела заниматься с мамой, просто все время была не в том настроении и волновалась, что буду недостаточно хорошей ученицей.

– Может, пойдешь погуляешь с Акселем и Каро? – проговорила она. – Ты много слишком сидишь со мной.

Чувство вины усилилось втрое. Значит, она догадалась, что я до смерти хотела выйти из дома? Я все лето проторчала под домашним арестом – за тот идиотский спектакль с побегом, как назвал это папа, хотя изначально я оказалась в том лагере по его вине. Я целую вечность не видела Акселя – эта часть моего наказания казалась мне наиболее несправедливой, – и мысли о нем напоминали кобальтовые синяки, которые я набивала снова и снова.

После маминого лечения в начале лета я плюнула на свои планы по поиску работы и стала проводить все время с ней. Я поступила бы точно так же, даже если бы не была наказана. Улыбка, не сходившая с ее лица последние несколько недель, – такая искренняя, такая светлая – убедила меня в том, что мама поправляется. Но я переживала, что, как только начнется учебный год и я вернусь в школу, она снова начнет тонуть в темноте.

Я не могла избавиться от чувства, что должна подарить ей столько себя, сколько могу; что я – опора, которая позволяет ей держаться прямо.

– Иди, – сказала она, словно заметив мою внутреннюю борьбу. – Лето почти закончилось. Развлекись немного.

Я заставила себя кивнуть. Все-таки жизнь более или менее налаживалась. Мама ходила к психотерапевту. Уже месяц она принимала новые препараты. Мы с папой вздохнули свободнее.

Так что я отправила несколько сообщений и сразу же почувствовала себя виноватой: ответы пришли моментально, и по телу растеклось слишком уж приятное, прохладное облегчение. Каро предложила отправиться к ручью, который мы всегда проходили по дороге в школу. Она хотела устроить фотосессию под луной.

Тот августовский вечер был жарким и душным, хотя все же лучше, чем день. Небо стало почти таким же коричневым, как река, а огненные мазки преследовали облака. Светлячки, мерцая, медленно проплывали по воздуху.

Каро открыла багажник, чтобы достать фотолампы, штативы и рулоны легкой газовой ткани. Мы с Акселем несли скетчбуки и небольшие светильники, а Чеcлин брела позади и тащила кучу платьев из секонд-хенда – бархатных, атласных и тафтяных, с жемчужными пуговицами и блестящими лентами.

Мы шли через заросшее поле; жесткая трава доставала до бедер. Каро привела нас в темную рощу, где летали ястребы и слышалось журчание воды.

– Здесь хорошо, – произнес Аксель так тихо, что я была почти уверена: он говорил это только мне.

– И правда, – сказала я.

– Давно мы ничего такого не делали.

Может, он увидел это у меня в глазах – цвет того, как сильно я соскучилась по нему?

– Вот здесь! – позвала Каро, остановившись в промежутке между огромными стволами. – Здесь отлично.

Мы помогли ей развесить ткань. Зафиксировали фонарики между ветвями, установили на земле отражатели, чтобы перенаправить лучи света. Когда мы закончили, солнце уже село. Появилась луна, хоть и наполовину закрытая облаками. Зрелище было жутковатое: бледные лучи пробивались сквозь ветви, освещая полупрозрачную ткань.

Чеслин припудрила лицо и начала натягивать платья поверх майки и шорт. Каро переместилаcь в тень, и перед камерой Чеслин превратилась в призрака.

– Я работаю над новой серией, – объяснила Каро. – Называется «Мертвая девочка Чеслин».

Мы с Акселем нашли упавшее полено и присели на него, но было слишком темно, чтобы рисовать, – к тому же было трудно сосредоточиться. Мы смотрели, как Чеслин перевоплощается в богиню, затем в сильфиду, после – в воскресшее cyщество. Мы наблюдали, как мир Каро сузился до Чеслин и