История одной семьи - Римма Выговская

Через какое-то время отец позвал нас в дом, раздел и, вынеся откуда-то из-за печки какой-то свёрток, сказал: «Ребята, посмотрите, что нам Галя в чемоданчике принесла». Мы взглянули: «Это Вовка, Полькиной матери сын» (очередной нянькой у нас тогда была 15-летняя девочка Поля, и её часто навещала её мать с грудным младенцем на руках.).

– Хорошо, – сказал отец, – пусть будет Вовка, Володька, Владимир Владимирович, раз вы так его назвали.

Так в нашей жизни появился младший и последний брат Вовка. И когда уже через год-полтора мы с Женькой приехали из нашего очередного «длинного», как мы его называли, детского сада, то увидели, как этот Вовка, словно маленький принц, разгуливает по комнате, уставленной многочисленными комнатными растениями (мама очень любила цветы и комнатные тоже, и у нас всегда их было огромное количество), как в каком-нибудь зимнем саду, мы очень даже позавидовали ему.

Вовка был очень милым ребёнком, и с его появлением в нашей с Женькой жизни мы поняли, что Генка – любимец мамы, а Вовка – любимчик отца, а мы с Женькой – где-то посерединке внимания, и с раннего детства стало ясно, что главные в нашей детской среде – это Генка и Вовка. Мне досталось нянчить Вовку долгие годы. Нет, мы не страдали от того, что нас меньше любят и что Вовка был постоянно со мной, куда бы я ни пошла, ни поехала. Одно время он даже называл меня «мамой», чему я совершенно не радовалась. Он почти никогда не ходил в детсад, и в Москве тоже.

Однажды в моей школе на весенние каникулы нас, «активистов», (а я была очень активной) в награду за нашу «работу» повезли автобусом на экскурсию в тогдашний Загорск (я училась в 6-м классе), Вовка, конечно же, был со мной. Надо признать, что Вовку нянчили все экскурсанты, включая нашу учительницу и старшую пионервожатую: когда он, утомившись в дороге, заснул у меня на руках, его взяла к себе наша учительница.

К сожалению, Вовка – самый неудачный мой брат из троих. Почему-то в абсолютно непьющей семье он стал выпивать с 14 лет, причём серьёзно, с попаданием в милицию. Тогда о наркотиках было ещё и не слышно, но Вовка пил уже какие-то таблетки и однажды чуть не погиб, пока мы не обратили внимание на то, что он спит как-то совсем неестественно, и не вызвали скорую помощь и т. д., и т. п.

Он прожил очень недолго, едва до 40. Ещё при жизни мамы успел жениться и родить дочку. Жена Володи после смерти нашей мамы, которая их кормила, обстирывала и обихаживала, выгнала его из дому. Он нашёл себе новую жену, с которой я познакомилась на его похоронах (звали её, как и нашу маму, Верой), которая не катила на Вовку бочки, говорила, что он был очень хорошим отчимом-другом её сыну, часто вспоминал свою семью и особенно сестру Римму. Вот такая история про моих братьев.

Жизнь где-то там…

И снова Сибирь. Я не знаю, почему мои родители так часто переезжали в Сибири с места на место. С чем это было связано? Сейчас не у кого спросить, но эти бесконечные переезды я помню. Однажды мы жили в жалкой лачужке с крохотной комнаткой, и, по-моему, дверь открывалась прямо на улицу – сеней не было.

И вот однажды утром, мы ещё спим вповалку на полу, открывается входная дверь, и в клубе морозного пара появляется мама в дохе, а под ней – в тулупе. Она идёт к нам, улыбается, достаёт что-то из-за пазухи, кидает мне какой-то чёрный комочек и говорит: «Дочка, это тебе на день рождения!» Комочек оказался крохотным щеночком, сибирской лаечкой. Мама назвала её (а это была «она») Дианой (мама откуда-то очень хорошо знала мифологию). Мы же, дети, звали её попросту Дянкой.

Диана выросла в замечательную собаку, ставшую нам, детям, нянькой и заступницей и немного строгой наставницей.

Одно время где-то мы жили совсем без «нянек». Мама утром кормила нас и уезжала на работу. Дианку она сажала на цепь во дворе. Мы гуляли, как вольные птицы, по всей деревне и её окрестностям. Когда в обеденное время мама приезжала нас покормить, она спускала Дианку с цепи и говорила ей: «Приведи ребят». Дианка находила нас, и мы понимали, что мама дома. Но, если мы, увлечённые игрой, не спешили домой, Дианка подходила к нам, хватала нас за платьице, за штанишки и тащила домой. Спорить с ней было очень трудно.

Диана прожила у нас несколько лет и стала членом нашей семьи. Но во время войны по деревням начали ходить мужики, которые отлавливали собак «на рукавицы». В первый раз, когда такой мужик поймал нашу Дянку, а мы гурьбой бежали за ним и умоляли отпустить её, вовремя подоспела мама, и Дянку удалось спасти. А во второй раз он забрал её, когда никого из нас рядом не оказалось. Мир праху твоему, Диана. Это была первая моя собака.

Итак, мы переезжали и переезжали из одной деревни в другую, я это очень хорошо помню: однажды зимою меня везли в санях очень больную, в жару, я всё время откидывала укрывавший меня тулуп, а мама каждый раз возвращала этот тулуп на место, т. е. на меня.

И, наконец, мы оказались в Каратузе. Я до сих пор помню наш последний адрес в Сибири: Красноярский край, Каратузский район, село Каратуз, ул. Советская, дом № 1.

Каратуз

В Каратузе мы прожили вплоть до отъезда в Москву. Дом наш стоял на берегу реки, видимо, река называлась тоже Каратуз, но я не помню. Дом стоял высоко над рекой, а дальше был крутой обрыв, и внизу текла река.

Дом был большой, во всяком случае, он мне тогда таким казался. Там была зимняя и летняя половина. Летняя половина зимой не отапливалась, она вообще была какой-то не очень жилой: очень просторной и какой-то официальной. На стенах висели портреты тогдашних вождей, и мы любили иногда зимой забредать туда и видеть, как эти портреты были покрыты изморозью.

Жилым помещением для нас была небольшая светлая комнатка с голландской печкой, где спали родители, и большая кухня с русской печкой и полатями рядом с печной лежанкой и чуть выше её. Мы спали на печке или на полатях.

Помню утро, когда все мы, дети, лежим на полатях рядом с отцом, – а это было такое счастье! – и вдруг он, свесившись вниз, говорит маме, хлопотавшей на кухне:

– Мать, а у кого-то сегодня праздник, день рождения. Пельменей бы…

И мама ворчливо отвечает: «А, по-вашему, чем я тут занимаюсь?!» У меня сладко тает в груди: я почему-то твёрдо уверена, что это у меня день рождения и что мама в честь меня хлопочет у печки. С Каратузом связан большой кусок моей более или менее сознательной детской жизни. По-моему, именно в Каратузе появилась у нас вторая, очень значимая для нас няня Стюра.

Война

Каратуз помню и по войне. Не знаю, где мы жили, когда началась война, но прожила я её в Каратузе.

Начала войны не помню, но время потом помню очень хорошо. В детском саду, куда мы с Женькой непременно ходили, мы сворачивали в рулон бинты: нам их привозили выстиранными, большим ворохом, наши няньки и воспитательницы разбирали их на отдельные куски и давали нам, детям, скатывать их в рулоны. Кроме того, мы на прогулках собирали специальную лекарственную ромашку, которая потом сдавалась в определённые сборочные пункты. И, конечно же, концерты в госпитале, который тоже был в нашем селе. Мы читали стихи, пели песенки, плясали и танцевали. У нас с Женькой для этого было два «коронных» номера: «Яблочко» и «Калинка-малинка». Если «Калинку-малинку» мы исполняли просто и весело, то «Яблочко» – это было что-то особенное. Мы пели частушки, всех не помню:

Эх, яблочко, куда котишься?Попадёшь ко мне в рот —Не воротишься.

Эх, яблочко, да сбоку зелено,Не катись туда,Куда не велено.

Эх, яблочко, да на тарелочке,Надоела мне жена,Пойду к девочке.

Эта последняя частушка мне особенно нравилась и под «девочкой» я, конечно же, подразумевала себя.

И под каждую частушку мы исполняли с Женькой некий обряд: мы мыли палубу, ставили паруса, приводили себя в порядок: чистили башмаки и т. д. Номер проходил на «ура».

В одну из военных зим в Каратуз привезли детей-сирот из Ленинграда. Их поместили в больницу, так как они были очень слабыми после блокады, их подлечивали и распределяли по ближайшим детским домам.

А одну девочку, Катю, примерно мою ровесницу, чуть постарше, ни один детский дом не взял: она была очень больна, у неё было больное сердечко. Она поначалу осталась в больнице, но потом её взяла к себе одна из медсестёр. Катя жила у неё, недалеко от нас, на соседней улице. Несмотря на свою болезнь, она была обычным ребёнком: ей и с горки хотелось скатиться и в снежки поиграть. Была Катя из-за болезни сердца очень полной, грузной, и, естественно, дети дразнили её. Бывало, упадёт она, съезжая с горки, а подняться сама не может, дети соберутся вокруг и смеются. Я как-то не выдержала, подошла к ней, подала ей руку, помогла подняться и потом делала так же. Она привязалась ко мне, и мы подружились. Я приходила к ней домой, и мы вместе играли. А уж как радовалась её приёмная мать!