История одной семьи - Римма Выговская

Женька и у мамы был совершенно беспроблемным ребёнком. Всегда спокойный, в школе он не был отличником, но учился хорошо и очень ровно, в отличие от меня, которая время от времени начинала фордыбачить и валять дурака. Всю жизнь он был счастливчиком. Тогда родителей время от времени заставляли покупать облигации внутреннего займа. Поскольку отец был довольно крупным чиновником, приходилось брать их на значительные суммы. Принеся облигации домой, он каждую надписывал чьим-нибудь именем (из наших). Что интересно – чаще всего выигрывали Женькины. А было так заведено, что если чья-то облигация выиграет, то её хозяину полагался презент: чаще всего покупалась какая-либо обновка.

«Мои» облигации не выигрывали никогда. Принеся очередную стопочку облигаций и начиная их между нами «распределять», отец сомневался: «Стоит ли Римке надписывать, она ни разу не выиграла?» Женька придумал хитрый ход: «А ты запиши на меня, но поставь точку. Если эта облигация выиграет, то будет Римкина». По-моему, и этот хитрый ход мне не помог.

Дети Женькины никогда не общались со мной как с родным человеком и за родную тётку не держат и сейчас. Слава Богу, что они выросли вполне адекватными и порядочными людьми.

С Геннадием всё по-другому. Повторяю, он всю жизнь оставался и старался быть СТАРШИМ братом. С моим мужем Лёвой они подружились. Лёва уважал его за светлый ум (несмотря на малообразованность: Генка окончил всего 4 класса, а потом ремесленное училище – и всё), трезвость суждений и золотые руки. Генка умел делать всё: починить утюг – пожалуйста, телевизор – без вопросов!..

Ещё лет в 12–13 он собирал по помойкам какие-то выброшенные детали и конструировал то детекторный приёмник, то радио. Однажды сделал нам с Женькой радио с наушниками, но, увидев, как мы спорим из-за них, он разделил их и сделал нам по автономному наушнику.

А вот учёба у него не пошла с самого начала. Потом, после армии, уже будучи женатым и с детьми, он было спохватился и пошёл в вечернюю школу, но тут у него на дороге встала жена: «Выучишься и бросишь меня, необразованную, с детьми». Так Генка и проработал всю жизнь на одном заводе (уходя оттуда только в армию) слесарем-сборщиком, правда, очень высокого разряда. Последние годы он работал мастером. Были на заводе такие операции, которые выполнить мог только он, поэтому ему прощали всё – и даже пьянство.

Генку уговаривали вступить в партию, но он, помня запрет отца (я уже об этом писала), стойко сопротивлялся, а потом он начал торговаться.

Когда он женился и переехал жить к жене, её семья (она, мать и младшая сестрёнка) жили в жалкой комнатушке в бараке. Туда и Генка пришёл, там и их первый сын Андрей родился. Вскоре – о, счастье! – им дали комнату метров аж в 16! (на 5 человек) в благоустроенной коммунальной квартире, там у Генки и его жены Лиды родились ещё два сына.

Так вот, Генка начал торговаться с партийными руководителями: «Дадите отдельную квартиру, я подумаю». – «Ты, что, торгуешься? А бесплатную путёвку в забайкальские места не хочешь?» – «Почему же? С удовольствием посмотрел бы на Байкал, тем более, бесплатно».

Руководство пошумело-пошумело, но всё-таки дали Генке чудесную 3-комнатную квартиру на Рязанском шоссе, недалеко от завода, где он работал.

Через некоторое время к Генке снова начали приступать всё с тем же предложением: «Вступай в партию! Ты обещал». Генка на это: «Я обещал подумать. Вот сижу и думаю». Так и не вступил.

Семейная жизнь у Генки сильно отличалась от Женькиной, да и от моей тоже. Первый ребёнок родился до брака, но Генка из роддома принёс сына к нам домой, в коммуналку на Б. Коммунистической, положил его на родительскую постель и объявил маме: «Вот внук, принимай». А мне: «Тётка, придумай имя». Я-то и назвала мальчика Андреем. Так и остался Андрей жить у нас, Лида кормила его плохо, в основном выхаживала мальчика мама, а родители то появлялись, то исчезали. Наконец, мамино терпение кончилось, и она им заявила: «От внука не отказываюсь, но гулящие его родители мне не нужны. Или женитесь и живите, как люди, или пошли вон, а внука я и без вас подниму». Так мама и женила Генку.

Жили они плохо, недружно. Года через два у них родился второй сын, и опять брат мне сказал: «Тётка – имя!» Я назвала второго мальчика Алёшей. А в 1963 г. у них родился третий мальчик – прелестный, бело-розовый, с белыми волнистыми волосиками. Я решила назвать его Иванушкой. Уж такой он был Иван-царевич! Но тут взбрыкнула Лида, мать: «Хватит, своих рожай и называй как хочешь, а этот будет Виталя». Я считаю, что она этим именем изменила ему судьбу. Брат вручил мне право называть своих сыновей, и я дала ему имя, а Лида не согласилась.

В общем, у них выросли не очень благополучные сыновья. Лида безумно любила их и оберегала от всего, в том числе и от образования. Они уберегли их даже от армии, устроив работать на завод, в цех к Геннадию. Мальчики начали рано пить. Младший «Виталя» допился до того, что у него стали отниматься руки и ноги. Обратились к нашему с Лёвой Грише (он уже был врачом). Гриша положил кузена в соответствующую клинику и предупредил, что, даже если он излечится, пить ему всё равно противопоказано: «Иначе превратишься в лежачее парализованное бревно». Виталий «согласился» с Гришей и перешёл на наркотики и опять довёл себя что называется «до ручки». Опять был призван Гриша, который опять положил его уже в другую клинику, но туда к Виталию пришёл его друг и принёс «дозу». Виталий, некоторое время не принимавший наркотиков, сразу вколол себе как следует и умер от передозировки.

Других Генкиных сыновей Гриша время от времени лечил от алкоголизма, но всякий раз они через некоторое время «срывались» и начинали «по новой».

Наконец, Гриша сказал мне: «Мама, я умываю руки. Больше по этому вопросу ко мне не обращайтесь».

Так и живут они, попивая и страдая расстройством здоровья. Впрочем, все трое очень рано женились и родили некоторое количество внуков Генке и Лиде. С жёнами, правда, не ужились. Внуки Генкины, к счастью, вроде пока вполне адекватные люди и даже не чужды образованию.

Лида всю жизнь Генку пилила по любому поводу: за то, что он пил, например. Несколько раз Генка пытался «завязать» и даже «подшивался». Тогда Лида придиралась к тому, что он вроде как много молчит: наверное, вспоминает свои попойки и мечтает, как бы раздобыть бутылочку. Генка не выдерживал и срывался, начинал выпивать снова.

Работая с ним на одном заводе и чуть ли не в одном цехе, она постоянно держала его под контролем. Время от времени объявляла ему войну и, например, через суд требовала с него алиментов на детей. А поскольку они продолжали жить вместе, получку отбирала тоже. И даже договаривалась на заводе, чтобы ему не давали денег на руки, а получала их сама.

Вот так они и жили. Генка очень завидовал нашим с мужем отношениям, хотя я тоже была не в восторге, когда Л. А. стал всерьёз увлекаться зелёным змием, много лет боролась с этим и всё-таки победила.

Мы с Генкиной семьёй были несколько ближе, чем с Женькиной, но полного родства тоже не было. Лида очень ревновала Генку ко мне и всякий раз препятствовала, когда он собирался чем-то мне помочь, – не деньгами, нет, а что-нибудь сделать, например, в новой квартире: «Что тебе уже совсем дома делать нечего?» – вопрошала она и не отпускала Генку ко мне одного ни на минутку, а когда были встречи «семьями», они, конечно, ограничивались застольями.

В итоге могу сказать, что на Женьку я никогда не обижалась за маленькое ко мне внимание, потому что он был очень счастлив в семье (прожив жизнь, я убедилась, что это не так часто бывает даже, казалось бы, в самых благополучных семьях), а Генку я просто немного жалела, хотя он и любил свою жену.

Теперь про Вовку

Вернёмся в Сибирь. Однажды в январе 1941 г. мы с Женькой вдруг почему-то были дома, а не в саду. В этот день, 11 января, оба родителя были дома: папа хлопотал по хозяйству, а маме нездоровилось, и она лежала в постели. Вдруг к нам пришла фельдшерица Галя, которую мы прекрасно знали, поскольку часто, особенно я, болели, и Галя всегда в это время нас навещала и лечила. Мы её так и звали: «Галя с чемоданчиком».

Когда Галя пришла, отец быстренько одел нас и выпроводил гулять, и мы с Женькой радовались снежной и морозной сибирской зиме. Где был Генка – не помню, наверное, слонялся где-то по своим неотложным делам.

Через какое-то время отец позвал нас в дом, раздел и, вынеся откуда-то из-за печки какой-то свёрток, сказал: «Ребята, посмотрите, что нам Галя в чемоданчике принесла». Мы взглянули: «Это Вовка, Полькиной матери сын» (очередной нянькой у нас тогда была 15-летняя девочка Поля, и её часто навещала её мать с грудным младенцем на руках.).

– Хорошо, – сказал отец, – пусть будет Вовка, Володька, Владимир Владимирович, раз вы так его назвали.

Так в нашей жизни появился младший и последний брат Вовка. И когда уже через год-полтора мы с Женькой приехали из нашего очередного «длинного», как мы его называли, детского сада, то увидели, как этот Вовка, словно маленький принц, разгуливает по комнате, уставленной многочисленными комнатными растениями (мама очень любила цветы и комнатные тоже, и у нас всегда их было огромное количество), как в каком-нибудь зимнем саду, мы очень даже позавидовали ему.