Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

Колетт снова поворачивается ко мне, шаг вперёд, шаг назад, рычит, обнажая клыки. Она бьёт себя по голове, тянет волосы. Царапает грудь, плачет кровью.

— Хадсон!

Мама бросает мне защитный медальон. Как только Колетт появляется передо мной с искажённым лицом, мрачным и немым, я держу медальон перед её лицом, в то время как её когти пытаются схватить меня. Она падает на колени с ещё одним криком. Приказ против приказа.

Она рыдает, пока кровь продолжает литься из её глаз. Царапает себя, сжимает виски, кричит.

— Убей его, я приказываю!

Я тоже опускаюсь на колени, чтобы быть на её уровне, и убираю её руки с лица. Мои крепко заключают её пальцы, как будто хочу ей что-то передать. От сердца к сердцу. Потому что настоящий Игнасио всегда говорил мне, что эти руки были созданы для того, чтобы охотиться, целиться и убивать. Но, может быть, они созданы для чего-то большего: чтобы держать, защищать. Чтобы укрывать, чтобы любить. Из самого глубины моего сердца.

— Колетт. — Я ищу её глаза, потерянные, мучительные, хочу, чтобы она смотрела только на меня, чтобы отключилась от всего остального. Она смотрит на меня, умоляюще. Её ногти, те, которые ей приказали вонзить в меня, втыкаются в меня, борясь, чтобы нанести мне вред. Я выдерживаю.

— Колетт, ты — мой Френк. И я тебя люблю. Я думал, что не могу любить, что это не для меня. А на самом деле я просто ждал тебя. Или, может, ты ждала меня. В течение этих лет, пока я не был готов родиться, чтобы хотя бы немного повзрослеть. Извини, что я так долго. И поэтому я благодарен тебе за то, что ты есть, потому что именно ты позволила нам встретиться в том времени, когда мы можем существовать вместе. Потому что я люблю твои клыки, твою диету, богатую железом, и твою лёгкую аллергию на серебро.

Я добиваюсь, чтобы она усмехнулась, хоть внутри её всё ещё разрывается, а тело дрожит, застрявшее между желанием атаковать и не делать этого.

Жаклин снова кричит, и все падают на пол, зажимая уши, когда окна взрываются. Я продолжаю сосредотачиваться только на ней.

— Я знаю, что эгоист, но все обстоятельства, через которые ты прошла, привели тебя сюда, ко мне. И я рад этому. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь снова себя ненавидела. Прими, что ты влюбилась в идиота и прими себя. — Она сжимает зубы и выпускает новый вопль. Я прижимаю её лицо к своему груди и продолжаю шептать ей: — И надеюсь, что, наконец, в своей жизни ты сможешь принадлежать только себе.

— Хадсон… — она стонет, устала.

Её рука ложится на мою талию и касается кинжала, который я ношу на поясе. Её кинжал.

— Ты — лучшая охотница, которую я когда-либо знал, Колетт. Но ты ещё лучше, как человек. Потому что у тебя есть сила быть такой.

Её кожа обжигается от росписей, которые украшают кинжал, когда она тянет за рукоять, чтобы извлечь оружие.

— Убей его! — продолжает требовать Жаклин.

Колетт поднимает кинжал передо мной. Её рука дрожит, сопротивляется, но траектория ясна.

Я смотрю ей в глаза и улыбаюсь. Потому что, возможно, именно так, глядя в её глаза и с одной из её рук, всё закончится. По какой-то причине это не кажется таким уж плохим концом. Потому что, по крайней мере, я понял, что не сломлен, что я тоже способен на любовь.

Колетт вдыхает, выдыхает и сдается. Напряжение уходит с её тела. Взгляд успокаивается.

— Хадсон… — шепчет она, и её рука движется.

Быстро. Точно. Летально.

Но в последний момент она исчезает и появляется перед Жаклин. И зачарованный серебряный кинжал вонзается в её сердце.

Она стонет, удивленная. Колетт кричит, пронзительный, раздирающий крик, как если бы её пробили насквозь.

Жаклин шатко отступает назад и хватается за рукоять, недоумевая. Мясо трещит. Чёрное отверстие начинает распространяться по её груди. Тянется густой, тяжёлый воздух, как от могилы, открывающейся после веков, и она исчезает, превращаясь в пепел.

— Нет!! — Теперь я кричу.

Колетт неуверенно шагает, когда её ноги подводят её. Она касается груди, на которой появляется багровое пятно.

— Я свободна.

И она улыбается, прежде чем упасть.

Глава 55. Умереть

Я держу её, чтобы она не ударилась о землю. Сажусь и обнимаю её.

— Колетт…

Я начинаю плакать, как ребёнок.

Она слабо улыбается и касается моего лица. На её лице появляется болезненная гримаса, она тянется к груди.

— Колетт, что ты наделала? — Я качаю её, убаюкивая, прижимая к себе.

Мне не хватает воздуха, я цепляюсь за её тело. Подо мной — только пустота. И я падаю, падаю, падаю.

— Хадсон.

Я оставляю немного пространства, чтобы взглянуть на неё.

— Что?

— Я запуталась. Разве это не было твоей «пиццей или картошкой»?… Почему теперь я твой отец?

Я высмаркиваюсь и пытаюсь взять себя в руки, чтобы хоть что-то сказать:

— Нет, мой отец — это не ты. Ты — мой Френк.

— И Френк не твой отец?

— Нет-о-о! Да… Подожди, ладно. Френк — мой отец. Он действительно мой отец. Но Френк — это ты, потому что ты значишь для меня вот что.

Она поднимает одну бровь. Похоже, она вообще ничего не поняла.

— Слушай, я всегда был больше похож на свою мать, — объясняю я. — Она была жёсткая, одинокая, говорила, что никогда никого не полюбит. Пока он не появился. И они влюбились, и это было именно то, что ей нужно было. Это была та самая дырка, в которую попала её шпилька, или как там это говорится. Каблук подошел к туфельке.

— То есть я твоя туфелька?

Я киваю с полной серьёзностью.

— Да.

— Странная и не подходящая?

— Точно. — И снова теряю контроль и начинаю плакать. — Но вот теперь, вместе, мы имеем смысл.

Руки Колетт неловко ласкают моё лицо, пытаясь вытереть слёзы.

— Я знаю, тебе нравится вставлять вещи в дырки, но если говорить о том, кто тут более жёсткий… тогда я бы сказала, что твоя мать — это я, а ты — мой Френк.

— Ладно. — Я соглашаюсь, чтобы она осталась со мной. Целую её в губы и рыдаю у неё на устах. — Ладно. Как скажешь.

Мы улыбаемся друг другу, поглощённые взглядом. Минуту. Две…

— Эй, а почему ты не умираешь?

Говорю это, как есть.

— Ого, не становись таким романтичным, пожалуйста.

— Нет, серьёзно.

Колетт тоже открывает глаза, удивлённая, резко осознавая, что я прав.

Наши руки, всё ещё вместе, движутся к её груди, где пятно крови уже высохло.

Мы одновременно поворачиваемся к моему отцу.

— Почему она не умирает?

Он трет лоб, задумавшись.

— Потому что она разрушила своё проклятие, — вмешивается мама. Она смотрит на Колетт, и я почти уверен, что в её голосе и взгляде есть что-то похожее на восхищение. — Викториус не может повернуться против своего создателя. Он не может ему навредить. Она разрушила свою служебную зависимость, ту самую связь, которая их связывала, именно тогда, когда вонзила нож, перед тем как убить его и уйти с ним.

Теперь папа смотрит на маму с гордостью, восхищённый её выводами. Он подходит, чтобы обнять её за плечи и поцеловать в макушку. Затем он оглядывает нас.

— Битва титанов наконец-то имеет победителя. Самую сильную волю. — Он кивает, задумчиво. — Викториус со всеми его преимуществами, но свободный. Викториус, способный создавать таких, как он, без хозяина, которому служить.

Я моргаю, переваривая всё это. Она укладывается у меня на коленях и закрывает глаза, всё ещё усталая, но крепко цепляясь за эти слова, повторяя их в голове: свободная. Я вижу, как она улыбается, прижавшись к себе.

— Хадсон, — шепчет она, всё ещё с закрытыми глазами.

— Что?

— Ты полный неудачник в метафорах, особенно в романтических.

Эпилог. Необычная семья