Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

Она поворачивается спиной и смотрит на картину с лепестками.

— Не важно, вампир я или нет, правда? — Она бросает взгляд через плечо. Душа как порванная тряпка в её глазах и голос, сдавленный отчаянием. — Я никогда не буду достаточно хороша для тебя. Я никогда не буду достаточно для тебя.

Питер не отвечает. Он уже долго стоит, дрожа, лицо покраснело, вены на лбу вздулись от напряжения. Мужчине явно нужно сесть и выпить пару чашек успокоительного. Чтобы хоть как-то переварить всё это.

Колетт смотрит на него с жалостью.

— Посмотри на себя, папа. Ты слишком много лет тянул этот груз. Ты стареешь. Я должна заботиться о тебе. Держать твою руку каждое утро и гулять с тобой на закате. Не спрашивать каждый день, не сдохнешь ли ты уже, пока мы играем в кошки-мышки.

Она тяжело вздыхает и решается подойти к нему.

— Папа…

Мистер Питер даёт сбой. Он пытается отступить, атаковать, отскочить и говорить одновременно, но все, что ему удается — это заикаться, бормоча что-то бессмысленное, с каким-то странным, неестественным движением. В конце концов нож выпадает из его руки, и он хватается за грудь с гримасой боли. Он прижимает грудь, его глаза просят помощи, и он ищет опору, когда начинает падать.

— Папа! — Колетт ловит его до того, как он коснется пола, и укладывает его голову себе на колени. — Инфаркт! У него инфаркт!

Она начинает делать ему сердечно-легочную реанимацию, пытаясь заставить его сердце продолжить биться, и смотрит на меня.

— Скорая!

— Да, конечно!

Я достаю телефон, пока она продолжает манипуляции.

— Папа, папа… Пожалуйста, — умоляет она, и вдруг начинает рыдать.

Она на секунду замирает, прижимает ухо к его груди. И вот так, лежа на нём, закрывает глаза и всхлипывает.

— Если я не твоя дочь… почему я всё равно тебя люблю?

Глава 52. Никогда не смогу тебя полюбить

После того как Колетт попросила мою толстовку, чтобы накрыть её джемпер, запачканный кровью, прежде чем приедут медики, она садится в скорую с отцом, и они исчезают по направлению к больнице.

Я смотрю на свою семью и хлопаю в ладоши.

— Ну… кажется, представления откладываются.

Не то чтобы я этому рад, знаете ли.

Сломанная дверь, пуля в грудь и скорая помощь… Можно сказать, что наш «Приезжай, познакомься с моей семьей» не прошел так уж плохо.

Через пару часов, когда нас наконец-то пропускают, мистер Питер подключён к аппаратам, лежит в постели с кислородной маской. Колетт держится на почтительном расстоянии, с потерянным взглядом.

Папа стучит по дверному косяку, слегка постукивая костяшками пальцев, и первым входит в палату. Мы следуем за ним. Потому что мы, Мюррей-Веласкес, всегда идём толпой. Хотя все же Постре оставили в машине.

— Как он? — интересуется наш патриарх.

— Нормально, спасибо. Врачи говорят, что без проблем восстановится. Это был просто нервный срыв. — Глаза Колетт скользят по каждому морщинистому изгибу лица её отца. Она тяжело вздыхает и говорит себе под нос: — Он так стар…

Потом она вспоминает о нашем присутствии и оборачивается к нам.

— А ты? — спрашивает она моего брата.

Доме поднимает большой палец.

— Всё в порядке.

За исключением того, что ему привиделся интимный сон с участием его младшего брата, который мы больше никогда не будем вспоминать. Никогда.

Мама остаётся топтаться у двери, барабаня пальцами по бедру от нервозности, так что я прохожу вперед. В комнате становится тихо, и все взгляды устремляются на нас. Я сглатываю, немного смущённый, и подхожу к Колетт.

— Цветы? — Она смотрит на букет с забавной улыбкой.

— Знаешь, чтобы не умер. Мои цветы — это точно.

Колетт смеётся, и я, наконец, добираюсь до неё, чтобы прижать её к себе. Слышу, как мама затаила дыхание. Но когда Колетт обнимает меня в ответ, я кладу подбородок на её голову, закрываю глаза, и всё, что происходит за пределами этого момента, исчезает.

Целую её в волосы, пытаясь передать поддержку и заботу.

— Я не знала, что твой отец жив.

— Я тоже не была уверена. С тех пор, как я его в последний раз видела, прошло много времени. Я думала, что это очевидно: это же родной город мамы. Думаю, что, хотя я и пряталась, он всё равно надеялся, что когда-нибудь я его найду. Что не буду…

— Я думал, ты намного старше, если честно. Пару веков как минимум. Надо бы тебе крем для лица сменить, а то этот не помогает.

Мне удаётся её рассмешить.

— Да, это… — вмешивается Доме, откашливаясь, и мы оба отстраняемся друг от друга. — Когда ты родилась?

— В 63-м. 1963.

Доме свистит и кидает взгляд на наших родителей. Они тоже не юные.

— Меня превратили в 26 лет.

— Чёрт, это было в 89-м. Всего два года до моего рождения. — Доме быстро проводит расчёты и начинает стучать по клавишам на своём ноутбуке, сидя на подлокотнике дивана, как типичный человек, который тащит компьютер в больницу и ещё умудряется работать — вот у него наглости! — и продолжает: — Значит, охотница, да?… Ахах! Вот она, Колетт Миллер.

Он показывает экран, и Колетт подходит поближе, заинтригованная.

— О, не может быть. — Она смеётся.

Я подглядываю. Это старое видео с большим шумом и чёрными полосами.

— Это я! — Она с энтузиазмом указывает на себя.

На ней кимоно, она эффектно двигается на татами, сражаясь с партнёром.

Доме гордо кивает.

— Архивы Альянса, офис в Оттаве.

— О, Боже, а это… — она трогает другую студентку с нежностью и снова смеётся. — И вот здесь Рокс и Нико!

— Ох, это должно было быть больно, — хвалит мой брат её последний удар. — Ты была очень хороша, да?

— Я была лучшая.

Она делает высокомерное лицо, и Доме поднимает руки в жесте мира, прежде чем снова показать ей другое видео, а потом фотографию на выпускной доске.

— О, вау. Ты закончила в 19 лет?

Колетт гордо выпрямляется. Для охотников нормально заканчивать учебу в 21–23 года.

Я не могу оторвать глаз от них: она и мой брат сидят вместе, совершенно спокойно, как будто это их обычная жизнь, они копаются в прошлом. Мне нравится. Видеть их такими расслабленными, как в какой-то повседневной сцене, и думать, что это возможно — что это может быть моим будущим. Колетт и моя семья.

— Эй… а что с твоей прической и плечиками? — подшучиваю.

Она толкает меня в плечо.

— Молчи уже, миллениал. Вы вообще не понимаете в моде.

— Нормально, что ваше поколение пристрастилось к наркотикам; тяжело пережить то, что я сейчас вижу.

— Колетт? — Голос её отца, слабый и беспомощный, прерывает нас, его взгляд всё ещё не может сфокусироваться.

Он встаёт, но не двигается, нерешительный.

— Колетт? — снова зовёт он, поднимая руку с датчиком пульса.

— Я… я здесь, — осторожно отвечает она.

Его зрачки наконец-то находят её, и он улыбается, облегчённо.

— Моя девочка. — Он делает жест, чтобы она подошла. Она подходит, всё ещё сомневаясь. Кажется, мы все затаили дыхание, ожидая.

— Я здесь, папа. — Она нежно берёт его протянутую руку и прижимает её к груди.

Он закрывает глаза.

— Мне снилась кошмар… — Он медленно открывает глаза и оглядывается. — А мама? Анджела? Анджела?

Колетт берёт его лицо в ладони, чтобы он сосредоточился на ней и перестал пытаться встать, чтобы посмотреть через дверь.

— Она пошла гулять с бабушкой. Скоро вернётся.

Мистер Питер расслабляется и легко похлопывает её по руке.

— Хорошо, хорошо. — Вздыхает, и кажется, что он снова хочет заснуть, но снова открывает глаза и смотрит на неё с любовью. — Моя девочка… Смотри, какая ты большая. — Он поднимает дрожащие пальцы, и она наклоняется, чтобы он мог погладить её лицо, сдерживая слёзы. — Такая красивая, как твоя мама. Ты всегда была её светом. И всей моей яростью. — Наверное, его губы чувствуют себя очень странно и неуклюже, когда он пытается улыбнуться. Должно быть, такое хорошее обезболивающее, что ему вкололи. — Я так горжусь тобой, моя маленькая серебряная ножка.