Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

иду в строю всегда не в ногу, / Столько раз уже обруган старшиной! / Шаг я прибавляю понемногу — / И весь строй сбивается на мой».

В песне «О моем старшине» старшина советует герою: «Иди поспи — ты ж не святой, а утром — бой». И точно так же охарактеризует себя сам герой в «Песне певца у микрофона»: «Но я не свят, и микрофон не светит».

Концовка же песни «О моем старшине» выглядит следующим образом: «Над нами шквал — он застонал, /Ив нем осколок остывал, / И на вопрос его ответить я не смог. I Он в землю лег за пять шагов, / За пять ночей и за пять снов — / Лицом на Запад и ногами на Восток». Абсолютно идентичная ситуация уже возникала в «Письме» (1967), где речь тоже шла вроде бы о другом человеке (а на самом деле — о себе), и в песне «Сыновья уходят в бой» (1969), где лирический герой говорит уже от своего лица: «И в бою под Сурою / Он обнялся с землею» = «Сейчас глаза мои сомкнутся, / Я крепко обнимусь с землей». Похожий мотив встретится позднее в песне «Мы вращаем Землю» (1972): «Мы ползем, бугорки обнимаем, / Кочки тискаем зло, не любя, / И коленями Землю толкаем — / От себя, от себя, от себя!».

Таким образом, старшина фактически является двойником лирического героя, выступающего в образе рядового («А из меня — такой солдат, как изо всех»). Причем в черновиках герой говорит о старшине как о своем брате: «Он был убит за пять шагов, / За пять ночей и за пять снов <…> Загородил собой меня / Мой старшина, мой добровольный старший брат» (АР-6-32). А перед этим старшина предупреждал героя об опасности, так же как и его друг в «Том, кто раньше с нею был»: «И только раз, когда я встал / Под пули в рост, он закричал: / “Ложись!"…» (АР-6-30) = «Мне кто-то на плечи повис, — / Валюха крикнул: “Берегись! ”».

Примерно так же трактуется ситуация «Я и мой погибший друг» в песне «Он не вернулся из боя» и в «Том, который не стрелял»: «Всё теперь одному, только кажется мне — / Это я не вернулся из боя» = «Немецкий снайпер дострелил меня, / Убив того, который не стрелял», — что говорит о единстве авторского сознания в обоих произведениях: ролевые герои являются лишь авторскими масками, а военный сюжет — метафорическим обозначением современной поэту действительности. Позднее этот мотив — также облеченный в военную форму — возникнет в «Балладе о борьбе»: «И когда рядом рухнет израненный друг, / И над первой потерей ты взвоешь, скорбя, / И когда ты без кожи останешься вдруг / Оттого, что убили его — не тебя…». Здесь — взвоешь, а в «Том, который не стрелял» лирический герой «выл белугой и судьбину клял». Для сравнения — в стихотворении «Киев — скучный город» (1958 — 1959) сказано: «Ну хоть ревмя реви белугой / И заливайся воробьем»[2682]; а в «Смотринах» (1973) герой будет «стонать в углу болотной выпью» (что буквально повторяет черновик стихотворения «Ах, дороги узкие…», написанного в том же году: «Я крикнул в унисон с болотной выпью» (АР-14-162); восходит же этот прием к «Песне про Уголовный кодекс»: «И сердце стонет раненою птицей, / Когда начну свою статью читать»), а в «М. оих капитанах» он говорил: «Ну а я не реву — волком вою»[2683].

И вообще воет лирический герой Высоцкого довольно часто: «Эх, бы взвыть сейчас! — Жалко, нету слез» («Бодайбо», 1961), «Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал — / Где-нибудь зароюсь и завою!» («И душа, и голова, кажись, болит…», 1969), «Мы выли, друга отпуская / В загул без времени и края» («Памяти Шукшина», 1974), «Мы вместе выли волками» («Гербарий»; черновик — АР-3-14), «И я под шизика кошу / И вою, что есть сил: / “Я это вам не подпишу, / Я так не говорил!”» («Ошибка вышла», 1976; черновик /5; 380/), «Но пса охраняю — / Сам вою, сам лаю» («Песня о Судьбе», 1976), «Взвыл я, ворот разрывая: / “Вывози меня, Кривая..”» («Две судьбы», 1977), «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете / И рычал, что есть сил, — только зубы не те» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), «Мой хрип порой похожим был на вой» («Мой черный человек в костюме сером!..», 1979).

***

Большой интерес в свете темы позитивного двойничества представляет стихотворение «Забыли» (1966): «Икона висит у них в левом углу — / Наверно, они молокане, — / Лежит мешковина у них на полу, / Затоптанная каблуками. <.. > Мне дали вино — и откуда оно! — / На рубль — два здоровых кувшина, — / А дед — инвалид без зубов и без ног — / Глядел мне просительно в спину. / “Желаю удачи!” — сказал я ему. / “Какая там на хрен удача!” / Мы выпили с ним, посидели в дыму, / И начал он сразу, и начал: / “А что, — говорит, — мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги? / А дел до черта — напиваешься всласть / И роешь культями дороги”» (АР-3-98).

Есть все основания полагать, что в образе этого безногого инвалида Высоцкий вывел своё alter ego (соответственно, происходит «раздвоение» авторского сознания — диалог с самим собой), поскольку родственные образы мы находим в целом ряде произведений, объединенных личностным подтекстом: «Ноги стерты и светят костями» /3; 438/, «А ветер дул, с костей сдувая мясо / И радуя прохладою скелет» /5; 191/, «Поэты ходят пятками по лезвию ножа / И режут в кровь свои босые души» /3; 40/, «Душу, сбитую утратами да тратами, / Душу, стертую перекатами…» /5; 63/, «На пути каменья сплошь — / Резвы ножки обобьешь, / Бедолага!» /4; 212/, «Чистая Правда по острым каменьям шагала, / Ноги изрезала, сбилась с пути впопыхах» /5; 489/, «Пускай усталый и хромой, / Пускай до крови сбиты ноги…» /2; 319/.

Как было показано ранее, этот мотив символизирует душевную истерзанность поэта, что вызвано тяжелыми жизненными испытаниями (с. 488). Сюда примыкает мотив старости лирического героя, умудренного горьким жизненным опытом.

Вообще же образ безногого инвалида встречается во многих произведениях: «Если б был я не калека / И слезал с кровати вниз…» («Песня о госпитале», 1964), «Я ступни свои сзади