Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

конечно, рад стараться — много сил» (БС-17-15). Тут же вспоминаются стихи второй половины 1970-х годов: «Так много сил, что всё перетаскаю» («Осторожно! Гризли!», 1978), «Один ору — еще так много сил» («Напрасно я лицо свое разбил…», 1976).

В «Инструкции» жена героя напутствует его в дорогу: «Ты же сильный, сдвинешь горы! / Силу чувствуют они, / А затеют разговоры, / Ты их, Коля, припугни!» /4; 446/. Точно так же «припугнул» толпу Николай в песне «Про двух громилов» (а его брат Пров тем временем «сдвигал горы»: «Рушил стены и входил», «С маху стену прошибал»): «Николаю это странно: / “Если жалко вам быка, / С удовольствием с братаном / Можем вам намять бока!”» Хотя на первых порах герои не решались применять свою силу: «Только мне инструктор драться запретил» /4; 447/ = «Неудобно сразу драться» /3; 97/. Однако когда доходит до дела, они готовы одолеть любого врага (и говорят об этом одинаковым стихотворным размером): «Молот мне — так я любого / В своего перекую!» = «Ну-ка кто попробуй вылезь — / Вмиг разделаюсь с врагом!»

Если в «Инструкции» Николай работает кузнецом: «До свиданья, цех кузнечный, / Аж до гвоздика родной!», — то в песне «Про двух громилов» сказано: «Пров — громила — наковальню / В сельской кузнице разбил» (АР-8-90). Такую же маску находим в «Песенке про метателя молота»: «Я был кузнец — ковал на наковальне я».

В черновиках «Инструкции» жена героя обращается к нему: «Я тебя неволю нетто? — / Сам затеивал бузу, / Говорил: “Из Будапешта / Черта в ступе привезу!”» /4; 447/. Такое же намерение было у Прова с Николаем: «Им хотя бы и гид, / Но — странная затея: / Ступу бабы-яги /Раздобыть музею» (АР-15-86). А музей упоминался и в черновиках «Инструкции»: «Но в музеи и на рынок похожу» (БС-17-7).

Все эти переклички говорят в пользу единого подтекста.

Что же касается имени «Николай», то его носят также главный герой «Романа о девочках» (1977), исполняющий свои песни под гитару, и герой «Письма из деревни в Москву» (1967), где жена пишет ему: «Ты уж, Коля там не пей, потерпи до дому». Сравним в песне «Про двух громилов»: «Как братья не вяжут лыка — / Пьют отвар из чаги, / Все от мала до велика / Прячутся в овраге». А «не вяжет лыка» лирический герой и в «Двух судьбах»: «.. Ну а я ласкаю глотку / Медовухою <…> Я кричу — не слышу крика, / Не вяжу от страха лыка».

Наконец, если «Николай, что понахальней, / По ошибке лес скосил», то в стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» Николай уже от своего лица говорит: «Я ошибочно скосил дубову рощу, / Брату это даже проще».

Здесь, кстати, возникает ложная перекличка с «Лукоморьем»: «Выходили из избы здоровенные жлобы, / Порубили все дубы на гробы». При всем внешнем сходстве разница здесь существенная: Николай «лес скосил» по ошибке, а «здоровенные жлобы» — намеренно, причем они «порубили все дубы на гробы», то есть уготовили смерть остальным людям (ср. с деревянными костюмами в «Песне Бродского»). Другое дело — что и лирический герой, и советская власть, представленная в образе этих жлобов, наделены большой физической силой, однако используют ее в разных целях.

Вообще силачом лирический герой предстает довольно часто: «Но супруге приятно, что я — человек / Самый сильный на нашей планете» /3; 101/, «Мне, кажется, такое по плечу — / Что смертным не под силу столько прыти!» /5; 233/, «И откуда взялось столько силы в руках!» /2; 28/, «Мне б по моим мечтам — в каменоломню: / Так много сил, что всё перетаскаю, — / Таскал в России — грыжа подтвердит» /5; 210/, «Один ору — еще так много сил, / Хоть по утрам не делаю зарядки. / Да, я осилить мог бы тонны груза! / Но, видимо, не стоило таскать…» /5; 128/.

Сюда примыкают образы стахановца, гагановца, загладовца («Случай на шахте»), штангиста («.Двухсоткилограммовую громаду / Я над собою с воем подниму!» /3; 333/, «Я же лежа жму сто пятьдесят!» /3; 177/, «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм / Я недавно вернулся из Штатов» /3; 100/), Геракла («Я от земли Антея поднимаю, / Как первый древнегреческий штангист» /3; 103/), Голиафа («Два пижона из “Креста и полумесяца” / И еще один из “Дейли Телеграф” / Передали ахинею с околесицей, / Обзывая меня “Русский Голиаф”» /2; 143/), Самсона (в «Дельфинах и психах»: «Долила — это несправедливость, а Самсон — это я» /6; 38/), титана («Титан лабораторию держал /Ив ней творил и мыслил, и дерзал» /4; 142/, «Я был раньше титаном и стоиком» /2; 329/, «Даже он — великий стоик — / Плачет: “Гибнем задарма!”» /5; 472/), супермена («Он — супермен, он — чемпион, / Прыгун из преисподней» /4; 383/, «Он в позе супермена / Уселся у окна» /4; 220/) и даже Гулливера («Себя я ощущаю Гулливером» /2; 544/).

Кроме того, этим образам вполне соответствовали физические данные самого Высоцкого: «…меня поразила <…> накачанность его фигуры. Я сразу увидел со стороны спины, как играют мощные тренированные мышцы спортсмена. Ни грамма лишнего жира, это было то, что сейчас в новом лексиконе определяется словом “качок”. Так что впоследствии меня уже не удивили кадры одной съемки, где он делал наклонную стойку на одной руке и другие акробатические штуки <…> Я любовался его фигурой, его абсолютно мужским, мощным торсом»[2693]. Сравним в «Чести шахматной короны»: «Ох, рельеф мускулатуры, / Мышцы крепкие спины!». И вообще на сцене он воспринимался как «гигант» (при росте метр семьдесят). Марина Влади говорила, что в жизни Высоцкий «совершенно не похож на ревущего великана из спектакля»[2694] [2695] [2696].

На примере песни «Про двух громилов» можно еще раз убедиться в справедливости тезиса о том, что Высоцкий часто наделял друзей своими собственными чертами: «Ну а Пров укрылся в хате / И оттуда хохотал» (вариант — «громко ржал»). Точно так же ведет себя друг героя-рассказчика в черновиках «Аэрофлота» (1978): «Он ржал: “Меня считают идиотом, / Ноя всегда лечу Аэрофлотом”» /5; 560/.

Да и сам лирический герой всегда смеется от души: «Ну почему, к примеру, не заржу, / Их не напугаю?!» («Мои похорона», 1971), «Я смеюсь, умираю от смеха» («Нет меня — я покинул Расею!», 1969), «Я в хоровод вступаю, хохоча»