Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

В свете сказанного становится ясно, что перед нами — не ролевые персонажи, а один и тот же лирический герой Высоцкого, прикрывающийся разными масками, и одна и та же ситуация «Я и мой друг/брат против врагов».

Кроме того, в песне «Про двух громилов» у главных героев «от могучего напора / Развалилась хата», и во время шахматного матча возникает похожая ситуация: «Он мою защиту разрушает — / Старую, индийскую — в момент» (а защита упоминается и в первой песне: «Хватит, брат, обороняться»').

Подобно Прову и Николаю, лирический герой в шахматной дилогии — силач, которого боятся: «Все от мала до велика / Прячутся в овраге» = «Ну, еще б ему меня не опасаться, / Когда я лежа жму сто пятьдесят!».

В обоих случаях присутствует мотив выпивки: «Что же братьям объяснил он — / Без бутылки не понять!» /3; 330/ = «Эх, сменить бы пешки на рюмашки — / Живо б прояснилось на доске! <…> Под такой бы закусь — да бутылку!» /3; 175 — 176/. Этот же мотив встречается в других произведениях: «Нет, без хмельного не понять / Пойти бутыль побольше взять?» /2; 78/, «Чтоб во всем разобраться, / Нужно сильно напиться!» /1; 76/, «О да, я выпил целый штоф / И сразу вышел червой» /2; 101/.

Обе песни заканчиваются перемирием враждующих сторон: «Мужичье их попросило / Больше бед не сотворять» = «И хваленый, пресловутый Фишер / Тут же согласился на ничью».

И, наконец, если в песне «Про двух громилов» Николаю помогает его брат Пров, то в шахматной дилогии главный герой благодарит своего «заводского друга», который подготовил его к матчу.

В стихотворении «Снова печь барахлит…» (1977) лирический герой также упоминает своего брата: «Я мерзавец, я хам, / Стыд меня загрызет. / Сам дубленку отдам, / Если брат привезет». Кстати, характеристика мерзавец встречается и в песне «Про двух громилов»: «Пров ломается, мерзавец, / Сотворивши шкоду» (похожим образом охарактеризован его брат: «Николай, что понахальней, / По ошибке лес скосил»; и так же называет себя сам лирический герой в «Чужой колее»: «Но почему неймется мне? / Нахальный я»[2698]), — и в свете сказанного ее можно назвать автохарактеристикой, которая присутствует и в «Марше космических негодяев». Сравним с аналогичной самокритикой Высоцкого в письме к И. Кохановскому (1965): «Сука я! Гадюка я! Пад-люка я!»[2699]), — и с воспоминаниями его соседа по лестничной площадке Теодора Гладкова об июле 1980 года: «Я был в командировке в Берлине. О том, что происходило в начале июля, знаю со слов жены. Володя сильно запил. Пришел с очередной просьбой “налей” к моей жене. Она принялась его кормить. И тут он вдруг заплакал: “Я такая гадина, такой подлец… У Марины во Франции умерла старшая сестра Таня — от рака. Я дал слово, что приеду на похороны. А не могу — видишь, в каком я состоянии…”. Самое обидное — все документы, паспорт на выезд были уже получены»[2700].

А насчет «хамства» Высоцкого («Я мерзавец, я хам») высказывался и Михаил Шемякин: «Володя — он ведь такой, в своем характере он воплотил все уникальные черты, неповторимые, русского народа. Он так глаз прищурит — хитрый глаз! Ох, хитрый! Если захочет нахамить — уж я сам хам, мне и то становилось неловко!»[2701]. Об этом же говорится в начальном варианте «Палача» (1975): «Я совсем охамел, / Чуть не лопнул, крича, / Я орал: “Кто посмел / Притеснять палача?!”» (АР-16-192), — и в «Песне о Судьбе» (1976), где поэт переносит на судьбу свои собственные повадки, которые он продемонстрирует также в «Истории болезни» и других песнях:

1) «Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком» = «И это был не протокол: / Я перепил вчера» («Ошибка вышла»; черновик /5; 400/);

2) «Пошла, родимая, вразнос» = «Могу — вразнос, могу — враскрут» («Ошибка вышла»), «Пошел, как на таран» («История болезни»);

3) «И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык» = «И прыгнул, как марран» («История болезни»; черновик /5; 404/);

4) «Хамила, безобразила», — как поступал лирический герой в «Путешествии в прошлое», «Французских бесах» и ряде других произведений;

5) «И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык» = «Не тут-то было! Я сидел надежно, / Обняв его за тоненькую шею» («Осторожно! Гризли!», 1978);

6) «Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит» = «Дрожал всем существом своим» («Ошибка вышла»);

7) «.. Что и Судьба попятится, испуганна, бледна» = «И, конечно, испугался — / Думал, до смерти забьют» («Диагноз»; черновик — АР-11-52);

Кроме того, в «Двух судьбах» и в «Песне о Судьбе» лирический герой и его судьба боятся друг друга: «Озираюсь, задом пячусь» = «.. Что и судьба попятится, испуганна, бледна» (в первом случае лирический герой сбегает от двух своих судеб, а во втором уже судьба сбегает от него).

Ну и, наконец, самое главное сходство. На протяжении почти всей «Песни о Судьбе» герой хочет избавиться от соседства своей судьбы и поэтому мечтает быть повешенным: «Должно быть, старею? / Пойти к палачу — / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу». Но в концовке он всё же решает остаться жить и вместо себя отправляет на виселицу свою судьбу: «Судьбу, коль сумею, / Снесу к палачу — / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу».

По поводу же «хамства» Высоцкого можно процитировать и воспоминания Владимира Конкина: «Иногда это был хам, грубый и прямолинейный человек. В отличие от меня. Но при этом он все равно оставался поэтом и нервы в клочья драл! Огромная внутренняя сила, личность пружинистая, мощная»[2702] [2703].

Да и в стихах он говорил о себе: «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976), «Я сначала грубил, / А потом перестал» («Побег на рывок», 1977), «Может, грубо сказал (так бывает со мной, / Когда я чрезвычайно отчаюсь)…» («С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…», 1971), «И простите, если резок и груб» («Мореплаватель-одиночка», 1976), «Дома я раздражителен, резок и груб» («В голове моей тучи безумных идей…», 1970). В то же время про свое первое и второе «я» поэт говорит: «Первый голос был обычный — / И не резок, и не груб, — / Это Ваня Дыховичный, / Всем известный книголюб. / Ну а голоса второго / Трудно было не узнать — / Только Витьке Кораблеву / Мог такой принадлежать!» («Детская поэма»,