Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

оставил <.. > Руки-ноги — на месте ли, нет ли» («Мы вращаем Землю», 1972), «Это не веревка — / Это мой костыль!» («Песня инвалида», 1980). Приведем еще две цитаты: «Я ранен, контужен, я малость боюсь…» («Поездка в город», 1969), «Они — как острый нож для инвалида» («Баллада о гипсе», 1972).

Интересно, что между «Песней о госпитале» и стихотворением «Забыли» существует множество перекличек, подчеркивающих единый подтекст: «А теперь я — в медсанбате / На кровати, весь в бинтах» = «Кровати да стол — вот и весь их уют <.. > Я словно попал в инвалидный приют»; «Вдруг сказал: “Послушай, парень, / У тебя ноги-то нет!” <…> Если б был я не калека…» = «А дед — инвалид без зубов и без ног…»; «И однажды, как в угаре…» = «Мы выпили с ним, посидели в дыму»; «Если б был я не калека / И слезал с кровати вниз, / Я б тому, который слева, / Просто глотку перегрыз!» = «Эх, были бы ноги — я б больше успел, / Обил бы я больше порогов!».

А ситуация из «Песни инвалида»: «Проскакали всю страну, / Да пристали кони, буде! / Я во синем во Дону / Намочил ладони, люди», — уже встречалась в «Песне Вани у Марии» (1974): «Я полмира почти через злые бои / Прошагал и прополз с батальоном, / А обратно меня за заслуги мои / Санитарным везли эшелоном» («инвалида» = «санитарным везли эшелоном»; «проскакали» = «прошагал»; «всю страну» = «полмира почти»). Во всех этих цитатах лирический герой выступает в одном и том же образе.

В черновиках стихотворения «Забыли» у строки «А что, — говорит, — мне дала эта власть…» имеется более откровенный вариант: «А что, — говорит, — мне советская власть…» (АР-3-98). Бесспорно, Высоцкий вкладывал в монолог главного героя свои собственные мысли и зачеркнул эпитет «советская», поскольку монолог становился слишком уж политически откровенным.

Отметим еще одну важную деталь. Главный герой стихотворения «Забыли» — старик-молоканин, ненавидящий советскую власть: «В проповедях молокане и другие сектанты Советскую власть выставляют в образе дьявола, дракона и проч.»[2684].

Примерно через полгода пишется «Сказка о несчастных лесных жителях», где поэт вывел советских чиновников в образе Кащея, а себя — в образе Ивана-дурака, который «к Кащею подступает, кладенцом своим маша»[2685] [2686]. Да и сравнение советской власти (шире — противников лирического героя) с дьяволом постоянно у Высоцкого: «Мой соперник с дьяволом на ты!» /3; 384/, «Им власть и слава не претили — / Они и с дьяволом <на ты>» (АР-14-145), «Он, видно, с дьяволом, на ты» /5; 417/, «В аду с чертовкой обручась, / Он потешается сейчас» /5; 419/, «Все рыжую чертовку ждут / С волосяным кнутом» /5; 80/, «А он — исчадье века! — / Гляди пустился в пляс» /4; 370/, «Так неужели будут пировать, / Как на шабаше ведьм, на буйной тризне / Все те, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни?» /4; 303/.

Итак, чем же был близок поэту старик-молоканин? Во-первых, тем, что он был безногим инвалидом, в образе которого часто выступает лирический герой. Во-вторых, негативным отношением к советской власти. В-третьих, нищенской обстановкой в доме: «Кровати да стол — вот и весь их уют, — / И две — в прошлом винные — бочки, — / Я словно попал в инвалидный приют — / Прохожий в крахмальной сорочке». Такая же нищета царит дома и у самого героя: «И в дому моем — шаром кати» («Дом хрустальный», 1967), «У меня на окне — ни хера» («Несостоявшийся роман», 1968), «Лезу я, словно нищие в сумы, / За полтиной и за рутиной» («Как всё, как это было», 1971), «А у меня зайдешь в избу — / Темно и пусто, как в гробу» («Смотрины», 1973; АР-3-69).

В свете сказанного концовка стихотворения «Забыли»: «“Что надобно дед?” — я спросил старика. / “А надобно самую малость: / Чтоб — бог с ним, с ЦК, ну хотя бы ЧК / Судьбою интересовалась”», — прочитывается как желание самого поэта, чтобы власть обратила внимание на состояние его «выброшенности за борт», самой же властью и инспирированное. Леонид Филатов вспоминал: «Володя Высоцкий как-то спросил меня: “Ты такого-то знаешь?” — “Ну, знаю”. — “Знакомы?” — “Знакомы”. — “Ну так ты ему скажи — пусть он пародии на меня не поет”. — “Почему?” — “Потому. Меня нет в государстве. Как могут быть пародии на человека, которого нет?” Это показалось мне справедливым. Отовсюду выбросили, но при этом пародировать можно, оказывается…»^4.

Итак, дед в стихотворении «Забыли» — это alter ego поэта: «А что, — говорит, — мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги? <…> Эх, были бы ноги — я б больше успел, / Обил бы я больше порогов! / Да толку, я думаю, — дед просипел, — / Да толку б и было немного». Сравним данную ситуацию с «Детской поэмой» (1971), где тоже есть дед, сетующий на то, что власть отвергла его изобретение и даже рекомендовала «остепениться»: «Дед разозлился: “Выходит, всю жизнь / Время я тратил напрасно!”».

В свою очередь этот дед, придумавший уникальную краску, является прообразом учителя Кокильона в «Балладе о Кокильоне», где тот изобрел коллоидальный газ.

Вот как описывается официальная реакция на дедово изобретение: «Дед эту краску кому-то носил, / Ну а ему отказали. / Кто-то там где-то там взял и решил: / Детская это забава. / И объявили затею опасной, / Вредной: не место алхимикам здесь! /

Цвет должен быть если красный — так красный, / Желтый — так желтый, без всяких чудес!» (АР-1-39). Здесь говорится о негативном отношении власти к алхимикам, а через два года гонениям подвергнется химик Кокильон, которого толпа тоже назовет алхимиком: «Всегда в глазах толпы он — алхимик-шарлатан».

Если Кокильон назван «простым безвестным гением», то про деда сказано: «Так, мол, и так — гениального дела / Странные люди понять не хотят!».

Деятельность обоих персонажей характеризуется в одинаковых выражениях: «И по ночам над чем-то там химичил Кокильон <.. > Бульон / Изобретателя потряс» = «Кстати, дед и сам всё время / Что-то там изобретал»: «Вдруг произнес он внятно: “Какая чертовщина!..”» = «И, бывало, приходил / Чем-то озабочен»; «И по ночам над чем-то там химичил Кокильон. <…> Титан лабораторию держал» = «Старый дедовский сарай / Вечно на запоре. / Раньше дед в нем проводил / Просто дни