Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Что же такое «Ли», которое ведет мир к Гармонии? Чаще всего переводят мало что говорящими нашему сердцу словами «ритуал» или «учтивость». В сущности, «ли» невозможно перевести одним словом: оно универсально, многомерно, но без него не понять Путь мудрецов. Может быть, ему более всего отвечает понятие «соответствовать, быть уместным», вести себя сообразно с ситуацией, не теряя Человечности. Потому Конфуций и говорит: «Если нет Ли, откуда взяться Человечности? Если нет Человечности, откуда взяться Радости (лэ, переводят как «музыка». – Т. Г.)?» (3, 3). Жить в ритме вещей, не ставить себя выше других – на это способен лишь тот, кто следует Срединному Пути: «Учитель сказал: Почтительность вне Ли ведет к суетности. Осторожность вне Ли ведет к трусости. Смелость вне Ли ведет к смуте. Прямота вне Ли ведет к грубости» (Лунь юй, 8, 2). То самое Ли ( япон. рэй), с которого в воинских искусствах начинают и кончают единоборство: учтивость выше победы. Когда у Конфуция спросили, можно ли всю жизнь руководствоваться одним словом, он ответил: «Это слово – Сострадание (шу)». И этот иероглиф имеет много смыслов: терпимость, жалость, великодушие, умение прощать, чаще всего переводится как «взаимность». Но взаимность бывает разного рода. Из последующих слов Конфуция ясно, что он имеет в виду: «Не делай другому того, чего не желаешь себе» (15, 23). (И это близко Евангельской истине.)

Все же нельзя сказать, что цзюньцзы совершенен (хотя сунские ученые сравнивали его с совершенномудрым). Он и сам знает, что не во всем безупречен, и потому занят своим усовершенствованием, чтобы, становясь лучше, делать лучше других. Зная силу Недеяния, в процессе преображения жизни он вынужден действовать. Он может ошибаться, но не может не признавать своих ошибок: «Когда, совершая ошибку, не исправляешь ее, это и есть ошибка» (Лунь-юй, 15,

29). Сяожэнь, естественно, «прикрывает свои ошибки» (19, 8). Цзюньцзы требователен к себе, сяожэнь требователен к другим: «Цзюньцзы ищет причину в себе, сяожэнь ищет причину в других» (15, 20). «Цзюнцзы думает о Справедливости, сяожэнь думает о выгоде» (4, 16), – повторяет Конфуций.

Цзюньцзы – связующее звено между совершенным человеком и простым смертным, между древностью и современностью, – нить, соединяющая прошлое и настоящее, чтобы не закрылась Основа сущего. Самый большой грех или космический проступок – растратить не по назначению накопленную предками благодатную силу Дэ. «Цзюньцзы благоговеет перед тремя вещами: велением Неба, Великим человеком и словами мудреца. Сяожэнь не чувствует веления Неба, не робеет перед Великим человеком и пренебрегает словами мудреца» (16, 8). Сяожэнь не знает почтительности. (Мережковский назвал этот тип людей «грядущим хамом», а Лермонтов – чернью, толпящейся у трона.) Для сяожэня нет ничего святого. «С мелким человеком можно ли служить государю? Когда он не достиг желаемого, то лишь заботится о его достижении. Добившись своего, страшится потерять; из боязни потерять готов на все» (17, 15).

Если нет ничего святого, значит, все дозволено. Уже в те времена знали, насколько опасна вседозволенность. Отсутствие благоговения перед высоким Умом, надругательство над прошлым, осквернение святынь – начало всех бед. Человека может привести на грань исчезновения исчезновение чувства святости. («Бог умер», – изрек в отчаянии Ницше, другие приняли к сведению – и последовала расплата за отпадение от Бога, и не могла не последовать. Вместе с храмами Россия разрушила Основу и имеет то, что имеет.) «Не зная воли Неба, не станешь истинным человеком» (Лунь-юй, 20, 3). Собственно, разница в том и заключается, что один слышит голос Неба, ощущает присутствие Божественного, другой не видит Неба, потому спешит поудобнее устроиться на земле, но что-то этому мешает. Для пушкинского Сальери «Нет правды на земле. Но правды нет и выше». Для него – нет, и ему невыносима мысль, что для кого-то есть эта правда – для Богом отмеченного. И пусть эта дистанция трагичнее в западном мире, между богоизбранником и ремесленником, но суть одна: ограниченность не вмещает в себя безграничное, оттого страдает от самонаказания: «его неправда обращается ему в казнь».

В отличие от сяожэня, цзюньцзы, следуя Срединному Пути или воле Неба, «идет вверх», к Благу, к совершенному порядку, и ведет за собой других. Одно инь, одно ян не противостоят, не могут противоборствовать, ибо нет инь без ян и ян без инь, они живут в согласии, не навязывая ничего от себя. Дао самоестественно ведет к Добру. «Поэтому совершенномудрый пребывает в Постоянстве, делает добро, спасает людей, не пренебрегает ими. Пребывая в Постоянстве, делая добро, спасает все существа, не отбрасывает их. Это называется Просветленностью»; «Добрым делаю добро и недобрым делаю добро, благодаря Дэ доброты. Искренним верю и неискренним верю, благодаря Дэ искренности» (Дао дэ цзин, 27, 49).

«Цзюньцзы идет вверх, сяожэнь идет вниз» (Лунь-юй, 14, 23). Сяожэнь, думая о выгоде, ради которой готов на все, опускается и тянет за собой других, с которыми связан круговой порукой. Конфуций недаром столько внимания уделил мелкому человеку, антиподу цзюньцзы, видя угрозу Поднебесной. Если говорить на языке нашей традиции, то цзюньцзы – орудие Бога, а сяожэнь – Дьявола. Естественно, сяожэнь не народ. О народе мудрецы говорят с почтением: «У совершенномудрого нет неизменного сердца. Сердце народа и есть его сердце… Он без остатка отдает свое сердце Поднебесной. Он весь сосредоточен на народе. Они для него как младенцы» (Дао дэ цзин, 49). Сяожэнь не народ, но некая порча в народе, некая стихия, которая, если дать ей волю, может все смести, опустошить. Это особенно ощутимо в XX веке – стихийный бунт, как черная дыра, втягивает в себя все живое.

Конфуций более всего радел о человеке: «все близки по природе», но «люди, идущие разными путями, не могут встретиться» (15, 39). Цзюньцзы, «утвердившись в Основе, обретает Путь», ибо укоренен в Бытии; сяожэнь, напротив, не укоренен в Бытии, создавая мнимости, фиктивный мир, втягивает в майю. Групповая, ведомственная логика разрывает мир на части, по своему подобию. Даже объединяясь с другими, сяожэнь думает только о себе, о своем частном интересе и не думает об общем, ибо не видит его и не осознает высшего смысла Целого. Непробужденный человек все превращает в свою противоположность: истину в ложь, добро в зло, семейный союз в семейную драму, труд, возвышающий душу и тело, в труд, разрушающий то и другое, ибо лишь Труд в духе благодатен. Но тот, кто нарушает Путь, закон Эволюции, мешая Преображению, отторгается как инородное тело. Ничто не стоит на месте, и кто не восходит, тот нисходит. Потому Первоучитель ведет речь о преодолении человеком своего ничтожества. Но преодолеть невозможно, не имея образца, ниспосланного Небом.

Целый человек

Существовали ли в действительности совершенномудрые, к которым обращается Конфуций? Если существовали, то могут существовать и впредь – «возвращение к истоку есть свойство Дао». Что откуда появляется, то туда и возвращается, и если первочеловек, по христианскому учению, был бессмертным, то вернется в бессмертие, если искупит свою вину, свое неверие. Так или иначе, появляется насущная потребность заглянуть в себя, вспомнить о том, что когда-то знала наша душа, но забыла в потоке современной жизни.

Целое – понятие качественное, не количественное. Целое – это Дао, от которого ни убавить, ни прибавить, ибо Дао и есть полнота, совершенство. У того, кто следует Дао, говорит Чжуанцзы, «целостны свойства. При целостных свойствах – целостно тело. При целостном теле – целостен ум. Целостный ум – Путь мудреца». Целый человек ничто ничему не противопоставляет, не вступает в сговор. Нет того, что он воспринимал бы как чужое; не отделяя себя от мира, ощущает его обителью, где каждому есть место. «Ведь нет ничего более целостного, чем Небо и Земля, – продолжает Чжуан-цзы. – Но разве они целостны оттого, что ее добиваются? Тот, кто познал великую целостность, ничего не добивается, ничего не теряет, ничего не хранит. Из-за вещей не меняется, возвращается к самому себе и становится бесконечным» (гл. 24). А Конфуций скажет: «О, как велики были Шунь и Юй! Владея Поднебесной, они не считали ее своей» (8, 18).

Это не совсем то, что в западной традиции имеется в виду под гражданином мира, «космополитом». Правда, есть общее, скажем, со стоиками, по мнению которых склонность к аффектам смущает разум и оттого глупость поразила большую часть людей. Лишь совершенный человек обладает бесстрастием, моральной прямотой и чувством долга, и потому ему доступен единый Закон, который движет и Космосом, и Человеком, и Природой, и государством. Но для стоиков Закон есть истечение «Первоогня» – Логоса, для китайцев основа сущего – «Первовода» со всеми вытекающими отсюда последствиями: Недеяние, непротивление Воле Неба, невозможность распорядиться своей судьбой, «возлюбить рок», добровольно уйти из жизни. Китайскому мудрецу, особенно даосу, созвучна мысль Тертуллиана: «Свидетельства души чем истиннее, тем проще; чем проще, тем обыденней; чем обыденней, тем всеобщнее; чем всеобщнее, тем естественнее; а чем естественнее, тем божественнее». И даже форма выражения близка, ход мысли движется туда-обратно, как бы колышется, раскачивается от одного конца к другому в духе афористического стиля древнекитайских текстов. Но вряд ли близка его максима: «Мы признаем для всех только одно государство – мир», она противоречит идее верха-низа, иерархической структуре сущего, тем более статусу Срединного государства (Чжунго), как называли Китай – «Центра мира». Но, думается, китайским мудрецам была бы созвучна мысль Сковороды: «Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости. Над фонтаном надпись сия: „Неравное всем равенство“.