Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жители города, как я уже говорил, в своей жизни довольствуются лишь хлебом насущным, они не стремятся сделать ни шага вперед, лень и легкомыслие впитались в их плоть и кровь. В то время как один из братьев, изгнанный, скитается, пораженный страшным бичом — проказой, другой брат беспечно веселится на берегу реки. Многие предаются курению опиума — неизлечимому пороку, который страшнее всякой проказы. И никто не ведает о том, что «любовь к родине — превыше жизни», а некоторые, хотя что-то об этом и слышали, сидят по углам и, отвергая великие заповеди истинной веры, которая была принесена народу ради его прозрения, обучения и устройства всех дел, предпочитают этим заповедям суфийские толки, которые и составляют суть всех жизненных неурядиц. Они говорят: «Понятие любви к родине не подразумевает какой-то реальной родины, это не Египет, Ирак или Сирия. Родина — это безымянный край». Истинное значение слова «родина» в их ошибочном понимании — это потусторонняя жизнь.
Однако наш великий пророк — да будет над ним мир! — надевал на свое тело кольчугу и опоясывал себя мечом не ради любви к потусторонней родине и не для ее защиты. В дни своего появления в Мекке он произнес священную речь, смысл которой суть: «Любовь к родине — превыше жизни», имея в виду, конечно, не загробную родину. Клянусь единым богом, что он подразумевал именно Мекку, ее стены и жилища, ту Мекку, которая была отечеством и родиной святого пророка, где он провозглашал свои вдохновенные откровения, указуя мусульманам праведный путь.
Посему всем благочестивым и ревностным мусульманам надлежит глубоко восприять идею любви к родине из этого источника божественной благодати. Им надобно понять, что родина, которую мы призваны любить, — это и есть та святая земля, где мы появились на свет, где живет наша семья, наши дети, где находятся могилы наших предков. И любить родину — значит встать на защиту всего этого. Вот священный наш долг!
Краткий вывод из путешествия в Марагу. Как мы уже имели случай писать и как опять подтвердилось наблюдениями, в иранском государстве, «куда ни пойдешь, везде небо одного цвета»: никто не думает о развитии торговли и нигде не видно следа деятельности на пользу государства и народа.
Жители этого города, как простые, так и знатные, как слабые, так и могущественные, понятия не имеют ни о прогрессе, ни о цивилизации.
Мертвы, хотя как будто и живые,
Живут, но в сущности мертвы.
После полудня мы тронулись из Мараги в Банаб.[180] Прибыв туда вечером, мы наняли худжру в караван-сарае, предназначенном специально для путешественников.
Свершив намаз и напившись чаю, мы с Юсифом Аму отправились осматривать селение.
В этом селении есть базар и небольшая площадь перед ним, однако караван-сарая для купцов нет.
Выйдя с базара, мы убедились, что это селение, хотя оно и входит в округ Мараги, представляет собой самостоятельное большое населенное место и имеет крепость.
Дома сложены из необожженного кирпича, стены обмазаны глиной. Однако не видно было ни одного каменного дома.
Основную продукцию и средства к жизни здесь, так же как и в Мараге, составляют фрукты, свежие и сухие, но проточной воды нет совсем, и сады орошаются из колодцев.
Жители селения трудолюбивы, не расточительны и довольствуются малым. Они честны и потому среди них нет соперничества и стремления разорить друг друга. Хотя они неграмотны и необразованны, нравов их не коснулась порча, они добродушны и дружны между собой. К их похвальным качествам относятся также гостеприимство и доброе отношение к приезжим.
Еще будучи вдали от Ирана, я уже слышал о благородных человеческих качествах некоего ага Али Кази, о его благочестии и патриотизме, коими снискал он для себя высокое место в раю. Здесь я вновь увидел, что люди отзываются о нем с большим почтением. Все единодушны в своих похвалах доброму имени этого деятельного ученого. В частности, рассказывают, что если бы во время смуты и восстания шейха Убайдуллаха[181] — да приобщит его господь к Убайдуллаху ибн Зияду![182] — здесь не было этого великого мужа, то злобные курды, подчиняясь своему бессовестному заблудшему шейху, разрушили бы это селение так же, как Миандаб, и жителей его сделали бы жертвой своих несправедливых мечей.
Слава богу, что сей ревностный человек, подняв народ на оборону от толп шайтанов, превосходящих количеством тучи саранчи, мужественно препятствовал их вступлению в село. Да помилует его господь в день страшного суда наравне со святым пророком и славнейшими потомками его! Я слышал также, что в благодарность за верную службу правительство присвоило ему титул Сайф ал-Улама[183] и что во всем Иране только он один был удостоен этого титула.
Я узнал в Азербайджане и о другом улеме, который в своих поступках был полной противоположностью первому: без всякого сопротивления он открыл ворота большого города врагам. И на страницах истории вовеки будут читать имена этих двух людей, называя одного вдохновителем победы над врагом, а другого — открывающим ворота врагу, и поминать одного с уважением, а другого с проклятием.
Итак, после небольшой прогулки мы возвращались на свою квартиру. Вдруг на площади, через которую мы шли, я увидел большую толпу людей; они громко вопили в один голос: «Йа, Али!».
— Пойдем-ка, посмотрим, что там происходит, — сказал я своему спутнику.
Подойдя, мы увидели группу торговцев и крестьян, сидевших кружком на земле. За их спинами толпилось множество людей, а внутри круга стояли два дервиша и несколько маленьких мальчиков. Они произносили молитвы и повторяли божьи эпитеты и имена.
Потом дервиш сказал:
— Кто крикнет «Йа, Али!» в третий раз громче всех, того сам господин наш Али сделает своим другом в потустороннем царстве.
При этих словах он сам, приставив руки ко рту, завопил зычным голосом: «Йа, Али!», и все люди, которые были там, а их было около двухсот, повинуясь ему, испустили единодушный клич: «Йа, Али!».
После этого дервиш достал из-под своего аба две или три коробки и, творя какие-то заклинания, начал открывать крышки. Ну и ну! Из коробок стали выползать красные, черные и пестрые змеи и шипели на все лады!
Дервиш тем временем приговаривал:
— Заклинаю тебя, выйди наружу, во имя любви к отважному Хайдару,[184] о халва, халва, змея-гюрза, гюрза-змея!
Он долго продолжал бормотать всякие
