Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После небольшого отдыха мы снова тронулись в путь и на третий день прибыли в деревню под названием Саригийе. Возница сказал нам, что в этой деревне находятся таможенники, взимающие пошлину с едущих в Марагу; здесь мы сможем накормить лошадей и, отдохнув часа два, следовать дальше.
Мы спешились у ручья и расположились на земле. Вижу, из небольшой хижины, находящейся поблизости, выходят три человека и направляются к нам. Мне стало ясно, что это и есть таможенники.
Но в это же самое мгновение появился караван, прибывший из Мараги. Таможенники окликнули проводника:
— Эй, предъяви бумагу!
Проводник вынул из-за пазухи клочок бумаги шириной в три пальца и длиной в пять пальцев и протянул одному из таможенников.
Внимательно наблюдая, я заметил, что этот жалкий таможенник не читал бумагу, а заглянув на оборотную сторону, пересчитал рисунки, которые там были. Сначала я очень удивился, но потом мне на память пришла поговорка о неграмотных людях: «Он читает белизну бумаги, а не ее черноту».
— Земляк, разреши я взгляну, что написано в этом паспорте, — сказал я.
— Это не паспорт, это — «бумага», — возразил он.
— Ладно, не все ли равно, пусть будет «бумага», — ответил я, — и прочел следующее: «Груз, состоящий из сорока трех вьюков сушеных фруктов, принадлежащий такому-то, пропустить и не задерживать». На обороте документа были изображены сорок три кружочка. Тогда мне стало совершенно ясно, что ни один из этих трех таможенных чиновников не владеет грамотой. Это еще более увеличило степень моего изумления. Я хотел было кое-что сказать, но Юсиф Аму подавал мне знаки, заклиная молчать. Бедняга боялся, что одно мое неодобрительное слово вызовет ответную грубость и послужит причиной скандала и неуважительного отношения ко мне.
Исполняя его желание, я прикусил язык, и мы поехали дальше. Уже по дороге я спросил у нашего возницы:
— Почему же начальник таможни принимает на службу неграмотных людей? Как это власти мирятся с таким ненормальным положением?
— А таможня никакого отношения к властям и не имеет. Начальник берет ее в аренду и назначает чиновников по собственному усмотрению. В нашем государстве много всяких учреждений, которые, как и таможни, отдаются в аренду, — например, областные полицейские управления и прочие. Нередко случается, что тот, кто берет в наем и становится начальником, не знает грамоты. Тогда он нанимает себе для ведения всех дел писца. А сами начальники прекрасно распоряжаются палками да плетками. Они сами себе хозяева в деле наказания народа, а отвечают перед властями только за аренду — и все.
— Баба, да в своем ли ты уме? — возмутился я. — Ужели полиция тоже сдается в аренду?
— Клянусь твоей бесценной душой! — воскликнул он. — Если кто- нибудь в Ардебиле сегодня наберет немногим более сотни туманов как плату за наем, то завтра же он владеет полицейским управлением. Но вот как назначается начальник полиции — чего не знаю, того не знаю.
— Очень хорошо, — сказал я, — откуда же берут они деньги для уплаты аренды?
— С каждой лавки ежемесячно взимается по одному крану под видом сбора на содержание ночной стражи, однако этого, конечно, недостаточно. Основной доход идет с жалобщиков да с купеческих сынков: каждый вечер кого-нибудь клеветнически обвиняют в разврате и пьянстве и взимают с каждого по сорок-пятьдесят туманов под видом штрафа. Полицейское управление располагает для этого колодками и цепями, а иной раз — и орудиями пыток...
Тут Юсиф Аму не мог больше сдерживаться и закричал:
— Аму-джан,[165] довольно! Направьте свой разговор в другую сторону! — и, обращаясь ко мне, прибавил:
— Господин бек, хоть мне и хотелось бы помолчать, но я больше не в силах терпеть! Свет моих очей, ради бога, не веди ты разговоров на такие темы со всяким встречным и поперечным в этих диких местах! Боюсь, не вышла бы тебе какая-нибудь неприятность от этого неотесанного люда. Кто тогда за нас заступится?! Кого звать на помощь?! Поистине, в этой стране достаточно всяких Назим ал-Мулков, Назим ас- Салтане, Назим ад-Дауле,[166] это на их обязанности лежит устройство государственных дел. Какое нам дело до всего этого?! Что пользы от твоих протестов и споров?
— Твоя правда, Юсиф Аму, — вздохнул я, — я и сам это хорошо понимаю, но что делать? Не могу я спокойно смотреть на все эти безобразия. Ты хочешь, чтобы язык мой онемел, а уста замкнулись, что ж, пусть будет так.
После этого разговора мы долго ехали в молчании.
Через шесть часов мы достигли вершины холма «Аллах-Акбар», с которого была хорошо видна Марага. Затем мы спустились вниз, и тут я увидел, что возле самой дороги сидит группа людей, человек пять-шесть. Глаза и рты их были заплывшие и перекошенные, носы и губы провалившиеся — не дай бог никому видеть такое зрелище! Я бросил им кое-какую мелочь, а когда мы тронулись дальше, спросил у возницы:
— Что это за люди и что они здесь делают?
— Их согнали с родных мест, — ответил он, — и поселили здесь, чтобы они не заразили других. — Он указал на подножие холма, где видна была небольшая деревня, и добавил:
— Все жители там — прокаженные, среди них есть и торговые люди, и даже помещики. Те, что бедны, целыми днями сидят здесь по пять-шесть человек, соблюдая между собой очередность, и просят милостыню у путешественников, а ходят они вон через тот перевал.
Когда я услышал эти жестокие слова, сердце мое пронзила жалость к этим страдальцам, и я не мог сдержать слез. Возница спросил:
— Разве в окрестностях Ардебиля ты не видел подобных больных? Я ответил, что не видел.
— Да там ведь очень много таких, — спокойно сказал он.
Все потемнело у меня перед глазами. Это было первое горе, с которым я встретился при въезде в город Марагу.
Вскоре мы достигли городских ворот и увидели крепостную башню.
— В наше время, казалось бы, нет необходимости иметь в городе подобные башни и ворота, — обратился я к вознице.
— Несколько лет тому назад, — ответил он, — этот город был обнесен
