Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи

Вняв нашим усиленным просьбам, служители мавзолея открыли перед нами его сокровищницы. Мы увидели плиту с куфическими письменами[154] эмира правоверных, льва бога, победителя — Али ибн Абуталиба — да будет над ним мир! Внизу плиты было начертано: «Писал Али ибн Абуталиб». Нам посчастливилось увидеть и доску с письменами святого имама Хасана[155] — да будет над ним мир! Там внизу тоже была начертана подпись: «Писал Хасан ибн Али».

Мы с благоговением прочли обе надписи, поцеловали их и приложили к глазам. Лицезрение этих двух сокровищ, цена которых была неисчислима и в этом, и в том мире, озарило ярким светом наши души и влило в них новые силы. Мы были бесконечно счастливы. Слава творцу, что он ниспосылает иногда нам подобное счастье, которое утешает измученный дух и врачует страждущее сердце!

Свершив поклонение, мы одарили прислужников и вернулись домой.

На следующий день мы отправились в Нарин-Кале. Хотя некогда это была мощная крепость, но сейчас похвалить ее было не за что. У ворот, прислонившись к стене, стоял старик с мечом в руках, по виду караульный артиллерист. Крепость огибал, словно змей, двойной ров, через который были перекинуты два мостика. Мы перешли мостик и увидели высокую крепостную стену, внутри которой находились резиденция губернатора и большая мечеть, а также баня. Я заметил также десять или двенадцать пушек, стоявших в разных местах — словно памятник былому; ныне, конечно, они уже ни на что не годились. Они не стоили даже того металла, который был когда-то затрачен на их изготовление.

Рядом с арсеналом мы увидели несколько пустовавших помещений, по виду — казарм, однако ни единого солдата там не было. Ради любопытства я заглянул в одно из этих помещений, но сразу же мне в нос ударил запах тления; увидев страшную сырость и грязь, я выскочил оттуда, зажав нос руками.

Потом, поднявшись на башню и обратившись в сторону Кума,[156] я воскликнул:

— О ревностный государь, шах Аббас! О принц Аббас-мирза,[157] где вы? Восстаньте из черной земли, посмотрите, как ваши недостойные потомки охраняют то, что вы им передали! С какими трудностями вы возвели мощные крепости, эти исполинские цитадели-города для защиты родины от вторжения врагов! А они теперь, рассевшись внутри этих укреплений, издают зловредные указы, направленные на разрушение родины, на грабеж и убийство ее сыновей. Без стыда превращают они места, где некогда обитали борцы за истинную веру, в свалку мусора и нечистот. Где ты, о бесстрашный государь, о энергичный и благочестивый падишах, гордость династии сефевидов — отважный шах Аббас?! Где ты, великий Аббас- мирза?! О государь, зачем поспешил ты уйти, как безвременно сразила тебя неумолимая смерть! О, если бы процарствовать тебе теперь лет тридцать-сорок, чтобы наверстать все то, что было потеряно бездарностью твоих потомков, и снова возродить Иран! О государь, все стремящиеся к справедливости и любящие свою родину иранцы никогда тебя не забывали и не забудут! Ты всю свою жизнь провел в седле, но не нашлось таких, кто бы последовал за тобой к достижению святой цели. Патриотизм, благородство, любовь к родине ушли с тобой в землю. Твоя кончина разбила иранцам сердце и разорвала пояс порядка Ирана, и родина, и мы осиротели. После тебя лишь слуга твой Мирза Таги-хан всю жизнь отдал на служение родине. Он приготовился было исправить разрушенное, но вероломные предатели родины в бане, которая впоследствии получила название «бани смерти», заставили его отступиться, не ратовать больше за прогресс Ирана и навсегда закрыть глаза. Это тоже дополнило несчастья Ирана и иранцев. Да смилуется над ними господь!

В этом скорбном раздумье, с бьющимся сердцем я отправился домой. На следующий день во время завтрака вошел смотритель и спросил:

— Господин, что же вы не идете?

— Куда? — удивился я.

— Сегодня на площади Нарин-Кале будет бой буйволов, — сказал он. — Там уже собрался весь город.

— Что ж, это не плохо! Раз у нас нет других дел, пойдем, — предложил я Юсифу Аму.

На площадь и вправду со всех концов города устремлялись огромные толпы народа, толчея и шум стояли ужасные. Я не мог не подивиться про себя, неужели у всех этих людей нет ни работы, ни дел?

Из двух боевых буйволов один, как мы потом узнали, принадлежал начальнику стражи мавзолея шейха Сафи, а другой — помощнику градоначальника; обоих почитают улемами города Ардебиля. Половину жителей города составляют сторонники начальника стражи, другую половину — сторонники помощника градоначальника. Я увидел, что почти все собравшиеся были вооружены — кто палкой, кто мечом или кинжалом, кто пистолетом, — словно готовились к большой схватке.

Но вот на площадь притащили буйволов и выпустили их. Эти бессловесные твари сначала смотрели друг на друга, как будто хотели что-то сказать на своем языке, а потом разом ринулись вперед и начали биться рогами. От ударов, наносимых их твердыми лбами, они иногда падали на колени, но и тогда продолжали теснить друг друга грудью. После нескольких ран буйвол, принадлежавший начальнику стражи, рухнул на землю.

Зрители начали испускать дикие крики. Сторонники помощника градоначальника окружили своего буйвола — один целовал победителя в глаза, другой обтирал ему ноги, кто-то притащил целый ворох дорогих шалей и набросил на спину животному. Рукоплеща и топоча ногами, они затем увели его с площади.

Я стоял, ошеломленный шумом и криками, и никак не мог прийти в себя от нелепости этого зрелища. Не в силах удержать тяжкий вздох, я подумал: «Боже милостивый! О если бы хоть раз за время моего путешествия я встретил бы вместо этого дикого скопища возвращающегося с победой иранского полководца, отстоявшего родину на поле битвы! Увидеть бы, как он въезжает в город с пушками, военным снаряжением и другими трофеями, отбитыми у подлого врага, а жители в благодарность за его услуги родине со всех крыш и из всех дверей бросают к его ногам цветы! И чтобы вместо этих разнузданных криков звучали прекрасные громкие песни, прославляющие мужество солдат родины! И эти драгоценные ткани, вместо того чтобы окутывать шею глупой твари, расстилались бы коврами на пути бесстрашного полководца, а улемы возносили бы молитвы во славу торжества и победы!».

Здесь пишущий эти строки горько зарыдал, а уважаемые читатели могут по желанию своему либо плакать, либо смеяться.

На следующий день мы пошли осматривать город.

Известно, что Ардебиль —