Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

— Включишь телевизор, а там только и говорят: «Потерпите… потерпите…» И мы терпим вот уже семь лет!.. Объясни мне, Дмитрий, а как у вас в деревне народ живет? Что нового?

— Что нового? — переспросил Дмитрий и задумался. — Новое то, что сельское хозяйство оказалось в наручниках агробюрократов и госкооперативов. Сейчас очень трудно живется колхознику. Почему? Да потому, что нечем платить за резко вздорожавшую технику. Да что там техника? Три килограмма махорки меняем за кубометр леса. Такого наша страна не знала даже после войны. Вот ты вспомнил про телевизор. Я также, бывало, включу да как увижу посылочки, которые посылает Запад, и поплююсь и поплачу… Такая страна — и с протянутой рукой… А у вас как?

— У нас курево есть, — лукаво усмехнулся Николай Николаевич, — импортное курево. По коммерческим ценам — пятнадцать рублей пачка.

— Вот как? Да ты шутишь? — не поверил Дмитрий, встал, заходил взволнованно по комнате.

Антонида Петровна до этого внимательно слушала, а при таком повороте разговора она устало зевнула и молча стала убирать со стола. Павел откушал, но не уходил. На кухне в раковину монотонно капала вода и где-то под диваном заскреблась мышь. Кот тут же навострил уши.

— Где там шучу! Разве ты не знаешь? — спросил Николай Николаевич, вложив в этот вопрос максимум сарказма. — Наши советские бизнесмены тянут у государства все, что можно. Благо их никто сейчас не наказывает. Им кажется, что воруют мало, хочется хапать все больше и больше. Государство, мол, не оскудеет. Оскудело. Дошло до ручки, а им, хапугам, до этого и дела нет.

— Народу — крохи, себе — жирный кусок!.. Вот так, Николай, — работал я как вол, сил не жалел, а ушел на пенсию и стал считать копейки, страдая от нищеты и стыда.

Антонида Петровна убрала со стола и, простившись со всеми, ушла спать.

— Место грей, я тоже скоро приду, — крикнул вдогонку Николай Николаевич.

Поднялся и Павел, прижался к отцовской груди.

— Пап, я тоже пойду! Завтра рано подниматься!

— Иди, сынок, иди, милый! — отец любовно похлопал Павла по плечу, довел до спальни.

Николай Николаевич распахнул окно и выставил в него голову. Приятно обдало теплым ветерком. Он разглядел на небе звезды, они мигали и звали к себе.

Дмитрий опять уселся за стол, подсел к нему и Николай Николаевич. Окно осталось распахнутым.

— Пускай проветрится — спать пойдем, закроем! — пояснил Николай Николаевич и снова за старую тему, — видимо, очень задевала его. — Какой-то дурак придумал выкупать жилье. Неужто человек за свою жизнь не выплатил за него?

— Жилье — ладно, за другое обидно. Вспомни, как строили Магнитку, другие заводы — оборванные, голодные… Не одно поколение строило… И кому-то, тому же кооператору-миллионеру, достанется все задарма. За поколение дедов и отцов обидно! Знали бы, бедолаги, что все построенное ими достанется обнаглевшему вору, — разве стали б так трудиться!

Дмитрий смолк, и после этого два брата подошли к открытому окну и долго смотрели на ночное небо. Невдалеке мигали огни металлургического завода, подавали сигналы тепловозы с рудой, выбрасывали избыточный пар цеха. Дмитрий думал о своей деревне, о том, что вслед за женой скоро и он покинет этот свет, а Николаю Николаевичу почему-то вспомнилась очкастая Ира, лаборантка с фермы родного колхоза, ее теплые руки и мягкая кожа на румяных щечках и оголенных плечах. Где она теперь?

— Может, спать пойдем? — предложил Дмитрий.

— Ты знаешь, я не против, — быстро откликнулся Николай Николаевич.

Расходясь по разным комнатам, они пожали друг другу руки. Дмитрий на цыпочках прошел в комнату Павла, боясь разбудить сына, но Павел не спал и дожидался отца.

— Я знал, что ты скоро придешь, — проговорил Павел.

Он лег на пол, а отцу уступил кровать. Дмитрий хотел лечь в зале, на диване, но Павел настоял на своей комнате:

— Ложись, пап!

Дмитрий долго укладывался, выбирая удобную позу, и наконец угомонился.

— Побывал я у тебя, сынок, посмотрел, как ты живешь. Ничего! Все хорошо. Как быстро пролетел день. Пора уезжать.

— Поживи, пап! — стал просить Павел. — Что так быстро? Уедешь…

— Нет, сынок, надо ехать! День сюда, день туда — что даст? Ничего. Что день, что неделя — все пройдет незаметно. В жизни все быстро проходит. Вот я, кажись, недавно молодой был, строил планы на будущее, а уже доживаю свой век. Подумать, будто и вовсе не жил. Но ты не унывай — у тебя все впереди!

Засыпая, Дмитрий подумал: «Как и прежде, так и сейчас для меня дорогой и единственный — это сын». О Павле думал он все чаще и чаще. Будущее Павла иногда пугало, а иногда и радовало.

Селедкин Иван Данилович работал в обжимном цехе парторгом около десяти лет. С виду вроде был честный и порядочный человек, в галстуке и темной рубахе, всегда чистый и прилизанный. Дома у него жена и двое маленьких сыновей. Для простых людей он был непонятным и загадочным — ведь самим горкомом партии рекомендован… Ну а те, кто знал очень близко Селедкина, видели в нем другую натуру — ту, что заложила мать-природа, только неясно — для каких целей?

Это был пошлый человек. Гулял, как говорят в народе, напропалую. Он не видел ничего зазорного в изменах жене и хорошо знакомым говорил: «У мужика, как у петуха, тоже должно быть несколько кур!»

Павел, встречаясь с Селедкиным в цехе, всегда думал: «Какую роль играет он в производстве? Да и нужен ли он в цехе, когда есть начальник и куча его заместителей?»

Оказывается, Селедкин был нужен в цехе! Ни одно совещание, ни один слет передовиков или ветеранов производства не проходил без него. Как правило, он всегда сидел в президиуме, рядом с начальником. Если требовалось, то произносил речи, вручал грамоты, переходящие знамена. Кроме этого, подписывал, вместе с начальником, все важные документы. Пользовался всеми благами, хотя эти блага не производил. Короче, во всем проявлял линию партии. Даже начальник цеха не принимал каких-либо серьезных решений, не посоветовавшись с ним. К тому же он был затычкой во всех делах. Допустим, посылали в колхоз группу рабочих на уборку картофеля. Назначали старшего из инженерно-технических работников, а руководящим и направляющим всегда ехал