Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Никак… Дмитрий?.. — опешил Николай Николаевич и взглянул на кота, который все еще приводил себя в порядок. Николай Николаевич ударил в ладоши, не слишком громко, но восторженно и одобрительно. Он так и не нашел тапок, стоял босиком и поэтому неловко чувствовал себя перед Дмитрием. — Ты ли?..
— Он самый. Ты ж мне писал: «Приезжай, мол, посмотри…» А я вот возьми да и прикати. Живут черт знает где… Сразу не разыщешь.
Дмитрий был выше ростом и худощавее, зато Николай Николаевич моложе на пятнадцать лет. Братья несколько раз поцеловались. Тут вошла Антонида Петровна, — пустое ведро она оставила во дворе, опрокинув вверх днищем — для просушки. Она нетвердым шагом подошла к Дмитрию, взяла за руку и воскликнула:
— Дмитрий! Вот здорово! Сколько пролетело! Наконец собрался… Я из ведра выливала — вижу, кто-то к нам пришел. Вот не подумала бы!..
Дмитрий будто не слышал, только помотал головой. Оттененные жесткой седой щетиной щеки и морщины по лицу, как овраги по степи, неузнаваемо изменили облик его. «Дмитрию теперь около семидесяти», — прикинула Антонида Петровна. Впервые она увидела Дмитрия на своей свадьбе. Тогда он был молодой, голубоглазый, в белой рубашке и черном костюме. Теперь это был старик.
Антонида Петровна разглядывала гостя, а гость хозяйку, и все молчали.
Николай Николаевич до того обрадовался приезду брата, что сразу хотел бежать за водкой, но Дмитрий удержал его и, похлопав рукой по чемодану, сказал:
— Не суетись! Тут целый гастроном — никуда не ходи!
«В этом весь Дмитрий, — подумала Антонида Петровна, — предусмотрительный. Мелочь не проглядит!» Николай Николаевич стоял рядом, скрестив на груди руки и продолжая радостно рассматривать гостя:
— Ну наконец-то! Вспомнил-таки нас! Ох, Павел обрадуется!
— А где же Павел? — спросил Дмитрий и окинул взглядом круглую фигуру брата, при этом подумал: «Как тяжело, наверное, с таким животом крутить гайки; шнурки на ботинках — и то не скоро завяжешь». — Что, гуляет? Ты шутишь — в деревне домоседом был.
Вдруг грохнула входная дверь, в комнату вбежал Павел и сразу бросился обнимать отца. Павлу показался отец маленьким, жалким, перед его глазами черным туманом проплыла мрачная жизнь отца. Он крепче прижал его к себе и почувствовал, как у того вздрогнули плечи.
— Ну хватит, хватит, задавишь! Разве за этим я ехал в город? — пробовал пошутить Дмитрий, высвобождаясь из объятий сына.
— Пап, я рад тебя видеть! По-моему, это хорошо, что ты приехал. Поверь, я очень рад…
— При посторонних мы стали вдруг рассыпаться в комплиментах. Как это выглядит, по-твоему?
— Но я действительно рад, — произнес Павел.
Дмитрий явно устал от поездки и сел на диван, который оказался не таким мягким, как он думал; не отрываясь смотрел на Павла. Глаза Дмитрия, словно шило, прокалывали насквозь, изучали. Вот он стоит напротив: высокий, прямой, окатывает синевой своих глаз, неторопливый, выдержанный. Умница! Отец увидел себя в нем, загордился, и вдруг Дмитрий мучительно-остро ощутил молодость Павла и свою старость. Когда же успел прожить жизнь? Мысль о сыне была мучительна, словно соринка, попавшая в глаз, словно ноющий зуб, словно боль сердца.
Антонида Петровна ушла на кухню и вскоре вернулась, неся в одной руке огурцы на тарелке, а в другой хлеб.
— Вы потолкуйте пока, а я мигом картошки пожарю!
«А у нее хорошие зубы, — отметил Дмитрий, — несмотря на то, что ей уже сорок девять лет. Даже очень».
— Я, разумеется, Дмитрий, помню, что ты любишь соленую капусту. Паш, спустись в погреб, для батьки, а!
Павел быстро, без всяких слов взял глубокую тарелку и убежал за капустой. Погреб был на улице, и, чтобы попасть в него, надо было обогнуть дом и по дорожке пройти в сторону сарая.
Дмитрий вынимал из чемодана все: кусок деревенского сала, затем банку маринованных грибов, банку соленых рыжиков, две бутылки водки… Все проделал не торопясь, основательно-надежно, и как вынимал, так по порядку ставил на стол.
Николай Николаевич выставил три рюмки, в одну даже дунул для надежности. Дмитрий нарезал деревенского сала. Вошла Антонида Петровна — принесла жареной картошки и капусту на подсолнечном масле. От картошки вкусно пахло. Павел помыл руки и сел со всеми за стол. Николай Николаевич налил рюмку и поднес ее брату; потом налил себе, когда ставил на стол, посмотрел, чтобы не пролилась; затем Антониде Петровне. Павел ел сало с черным хлебом и смотрел на отца — так соскучился по нему!
— За твой приезд, Дмитрий! Ты, конечно, поживешь у нас? Что это я, не того… Да, в общем-то за твой приезд!.. — Николай Николаевич поднял стопку, посмотрел сквозь нее, быстро выпил и поцеловал донышко. Так когда-то делал их отец. Дмитрию понравилось — он заулыбался.
— Ну что же, за мой приезд! С Богом! — сказал Дмитрий и залпом опорожнил свою стопку. Николай Николаевич уже хрустел огурцом. — А почему Петровна не пьет?
Антонида Петровна чуть-чуть отхлебнула из стопки и, отставив ее подальше от себя, не дыша стала закусывать. Павел проворно-услужливо наколол вилкой огурец и подал отцу, затем положил себе на край тарелки кожуру от сала и принялся за картошку.
Начал понемногу завязываться разговор.
— Как у вас тут, зашибают мужики? — Дмитрий постучал пальцем по бутылке, не переставая жевать.
— Еще как! Пьют, словно скот на водопое. — Николай Николаевич призадумался, посмотрел на хлеб и откусил кусок. — Не зря, поди, партия взяла курс на трезвость? На работе и то упиваться стали. Ха-ха!..
— Ты в партии разве? Не вышел?
— Да ты что, серьезно? — Николай Николаевич как раз наливал в рюмки, рука застыла в воздухе. — Как можно плохо подумать о брате! Я в партии — навсегда!
— Не сердись! Сейчас можно уходить из партии, по крайней мере не страшно. А я, поверь, так и не стал ее членом…
Встретились два родных брата, родная плоть, но совершенно разные люди. Дмитрий был добр, честен до мелочей, окончил институт, много работал и очень любил решать математические задачки. Это занятие поглощало почти все свободное
