Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

время, до глубокой ночи просиживал он за столом. Зато Николай Николаевич был совсем в другом роде. В молодости, до службы в армии, он был известен по всем деревням и хуторам как задира и хулиган. На танцах в деревенском клубе он грубил, даже на простые вопросы отвечал дерзостью. После армии он стал серьезнее, угомонился, вступил в партию и сразу уехал в город. Теперь его трудно было узнать: округлился, нашел жену с домом и стал серьезным, добропорядочным семьянином. О прошлом говорил: «Это издержки молодости!»

— А знаешь, почему я не вступил в партию? — спросил Дмитрий, поднимая стопку. — Как-то мне рассказали один анекдот. Вызывает секретарь обкома одного парня и говорит: «Послушай, парень, ты начал с простого рабочего, а уже через полгода стал секретарем комсомольской организации, затем вступил в партию и сразу же тебя выбрали секретарем парткома комбината, но и этого мало. Сейчас ты секретарь горкома. Я ухожу на пенсию и хочу предложить тебе свое место». — «Спасибо, отец!» Уловил, в чем соль? А партия как глаз, ни одной соринки не должно быть.

— Не все же такие? — обиделся Николай Николаевич. — Шуточки эти не очень удачные.

— Ах так? — сказал Дмитрий и хотел что-то добавить, но промолчал.

— Да уж так!.. Возьми меня — не пью, не ворую…

Павел при этих словах громко кашлянул, вилка у него слетела с картошки и, издавая режущий звук, проскребла по тарелке. Антонида Петровна густо покраснела. Дмитрий посмотрел брату в глаза, чтоб понять, насколько тот держится правды, но Николай Николаевич отвел их в сторону и проговорил:

— Не будем об этом. Давай выпьем!

— Ну что же… — согласился Дмитрий и покашлял.

Антонида Петровна пить отказалась, скосив глаза, она смотрела на гостя. Павел ел не разгибаясь.

Дмитрий обвел взглядом не ахти как обставленное жилье и спросил:

— Небось тоже две копейки с рубля получаешь?

— А то как же! Такой позор нашей системе! Такой позор!..

— Всякая власть хороша, покуда сила у тебя есть, — ответил Дмитрий, поглядывая в окно и ловя каждый звук. — Я иной раз думаю, сколько поработано лишку, сколько подарено государству! Очень горько становится оттого, что этот излишек превращается в дачи для высокопоставленных, в черные «Волги», черную икру.

— А ты думаешь, демократы лучше? Хе-хе-хе!.. Вот посмотришь: дорвутся до власти и та же милиция будет их защищать.

— Это понятно! Черт возьми, как трудно живется.

— Дают, как нищим, дотацию. Да начхать на нее! Это все равно что дать коту понюхать колбасу и припрятать. Шестьдесят рублей — смехота, а цены подпрыгнули в пять раз. Я на заводе всю жизнь проработал, а денег — кот наплакал.

— Зато спекулянты на «Волгах» ездят. Зашел в Москве по-маленькому, а мне краснорожий бугай: «Дедушка, гони пятнадцать копеек». Плюнул я на все и завернул за Ленинградский вокзал…

— А помнишь, у Пушкина. — Николай Николаевич наморщил лоб и вдруг заулыбался:

Цыгане шумною толпой По Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой В шатрах изодранных ночуют.

— Так то когда было! Сейчас у них не одна лошадиная сила, а целых сорок. Может, хватит на эту тему? Тошно!..

— Выдумываешь ты, Дмитрий, — «тошно». Оно как сказать. Были коммунисты у власти и пусть бы были. Набрали бы все до отвала, может, меньше потом стали брать? А как поставишь у власти демократов — опять начнется все сначала.

— Между прочим, над этим я думаю вдали от дома, — заговорил Дмитрий; до этого он смеялся так весело, что даже слезы выступили на глазах. — Дома ничего этого не замечаю, потому что с утра до позднего вечера крутишься как белка в колесе. А как у тебя дела, Паша?

— Работаю! Спасибо дяде — сам из кишок лезет и меня заставляет.

Николай Николаевич стал объяснять Дмитрию, а заодно и Павлу, что работать надо в полную силу, иначе и браться незачем. Павел посмотрел на отца: «Ему бы не мешало побриться, наверняка у дяди найдется лезвие».

Антонида Петровна с прежним интересом приглядывалась к Дмитрию: сильно поседевшие волосы зачесаны назад, рубашка старенькая, но чистая, при галстуке. На пальце широкое старомодное кольцо, нынешняя молодежь такие не носит.

После выпитого разговор еще больше оживился; говорили в основном Николай Николаевич и Дмитрий, а Антонида Петровна только слушала их, иногда вставляла словечко-другое.

«Как хорошо, как чертовски хорошо у вас», — казалось, вся поза Дмитрия говорила об этом, говорил и серьезно-вдумчивый взгляд его голубых глаз, ласково смотрящий то на брата, то на его жену.

Пришел из кухни Павел и принес чайник и пряники, налил себе в стакан чаю и, обжигаясь, начал пить маленькими глоточками. Он оттопыривал губы и смешно дул в стакан, остужая чай.

Николай Николаевич под дружный смех слушателей рассказал, как он и Дмитрий еще в детстве залезли в чужой сад за яблоками, где их подкараулил хозяин. Правда, он поймал одного Дмитрия, а Николай Николаевич сумел убежать и видел происходящее из-за забора. Хозяин сада измазал дегтем Дмитрию весь зад и только после этого отпустил. Вот потеха! Николай Николаевич рассказывал легко, с удовольствием, словно дрова рубил. Вспомнил рыбалку, охоту, сколько грибов, ягод на́шивали; вспомнил любимую овчарку Полуяра и как застрелил ее из ружья сосед только за то, что она забежала к нему в огород и потоптала клубнику. Дмитрий здорово переживал смерть собаки, плакал, а потом из рогатки побил все стекла в доме у соседа. Вспомнил, как цыгане украли у них единственную лошадь, обмотав тряпками копыта, и тихо вывели за ворота. Вся деревня гналась за цыганами и настигла их — лошадь отобрали, а цыган сильно побили.

Дмитрий слушал, иногда поддакивал — он был спокойный и ровный, только хитрая усмешка играла у него на губах; Антонида Петровна переглядывалась с Павлом и тоже улыбалась.

Наконец от воспоминаний перешли к нынешним дням, заговорили о том, что новая ломка привычных устоев, как страшная волна, подхватила рабочий люд и куда-то понесла, и нет сил удержаться, нет сил остановиться… Николай Николаевич, любивший иногда пофилософствовать, на минуту умолк, а