Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев

– Да, именно его. Мы должны подумать о нашем с тобой будущем. Мне кажется, я уже говорила тебе, что не хочу больше расставаться с тобой, – сказала она.

– Я тоже не хочу. Давай за это выпьем! – ответил он и, не дожидаясь убежавшего куда-то официанта, разлил шампанское по бокалам.

Они дошли до отеля пешком, поднявшись вверх от Сены в сторону Елисейских Полей. Пока Чекарь занимался формальностями, связанными с получением ключей от номера, Кольцова обратила внимание на импозантную пару пожилых людей, спустившихся на лифте в лобби. Она не смогла сдержаться и, ткнув Чекаря локтем в бок, прошептала ему на ухо: «Посмотри на этих французов! Они одеты, как будто для рекламы секс-шопа!» Наташе было весело, она чувствовала себя пьяной, и ей хотелось похулиганить. В этот вечер они впервые увидели баронессу и барона де****, которые приехали в отель несколькими днями раньше, сопровождаемые вездесущим Васкесом. Сегодня ночью они были приглашены на закрытую вечеринку в Версаль. Их амфитрионом был руководитель огромных автоконцернов, ливиец по происхождению, который обожал окружать себя отпрысками аристократических родов. Посмотрев на них, Рома недовольно поморщился. Заполнение бумаг было не его амплуа. Обычно это делали его секретари, менеджеры или юрисконсульты Северного холдинга, неизменно сопровождавшие его в поездках. По какой-то странной случайности все они принадлежали к женскому полу, и за эти годы он почти разучился писать. Проводив баронессу и барона де**** взглядом, Кольцова поняла, что следует вмешаться в затянувшийся процесс. Отобрав у Ромы два листка бумаги, она обменялась с девушкой на ресепшене парой фраз. Поняв, что это касается деловой переписки с холдингом, уточняющей детали постоянной резервации, и это можно уладить завтра, Наташа поставила две размашистые подписи на каждом из листков.

– Ne m'emmerde pas[86], – сказала она девушке на ресепшене, забирая у нее ключи от супер-люкса стоимостью пятьдесят тысяч евро за ночь. – Demain je vous donnerai les nouvelles[87], – добавила Наташа, увлекая Чекаря в сторону лифта.

Они проснулись, когда солнце, скрытое за низко висящими облаками, уже прошло половину своего пути.

– Если признать теорию относительности правильной, то нельзя не согласиться с утверждением, что именно Земля, населенная разумными творениями Бога, и есть центр мироздания, – сказал Рома, лежа в кровати и наполовину утонув в огромных подушках. Он посмотрел на Наташу, стоявшую на пороге спальни. Она курила тонкую длинную сигарету, и на ней ничего не было, кроме отельных тапочек.

– К чему ты это? – спросила она.

– К тому, что не Земля крутится вокруг Солнца, а наоборот, Солнце вращается вокруг Земли, – сказал он, самодовольно отметив, что внешне Кольцова совсем не изменилась.

– И ее поддерживает слон, стоящий на трех китах?

– Не знаю, нет возможности посмотреть, но это не менее правдоподобно, чем теория Большого взрыва. Шаманы называют себя теперь scientists[88], но это ничего не меняет.

– Мы вроде учились в одной школе? Где ты набрался таких передовых знаний? У старика Хоттабыча?

– Нет, просто я привык думать и размышлять, а не принимать на веру все, что мне говорят, – сказал он и собирался было вставать, но, посмотрев на нее еще раз, взглядом позвал ее к себе. Спешить было некуда независимо от того, стоит Земля на слонах или на черепахах.

Вечером они наконец все-таки вышли из «Георга Пятого» и дошли до Елисейских Полей. Первым, что бросалось в глаза, была очередь из китайцев в Louis Vuitton. Мир становился другим. Париж превращался в город с красивой архитектурой, заполненный некрасиво одетыми людьми.

– Мы опоздали лет на двадцать, – сказал Чекарь, сам удивленный такому числу арабов, снующих во все стороны.

– Не порть мне настроение, давай просто прогуляемся, – перебила она его. – Ты, кстати, вчера ушел от ответа по поводу предложения этого гадкого Вуколова. Ты же не примешь его, правда? – продолжила говорить Наташа, прижимаясь к нему еще сильнее. Некоторое время они шагали молча в сторону площади Согласия, на которой в свое время одни французы отрубали головы другим, исходя из благородных целей революции.

– Ты смотрела фильм «Ошибка резидента»? – неожиданно спросил он.

– Что-то припоминаю; в детстве по телеку, когда отец был дома, вместе с ним, наверное, и ни разу не досмотрела до конца; он такой нудный, чушь какая-то. Почему ты спрашиваешь? – сказала она. Предчувствие скорой разлуки овладело ею.

– Когда сидишь в четырех стенах и нельзя выходить на улицу, самый нудный фильм покажется классным, а этот просто надо смотреть внимательно, вот и все. Так вот, там есть персонаж один, его Ножкин играет, у него в его роли есть песня, как он проклинает «красоту островов и морей», помнишь? – сказал он, остановившись и повернувшись к ней лицом.

– Нет, не помню, что за песня? – сказала она удивленно. Наташа действительно не могла понять, о чем идет речь.

– Ну, эта: «Я в весеннем лесу…» Вспомнила?

– Теперь да. Только прости, мне моим бабским умишком не понять, при чем тут старые фильмы и твои совершенно сумасшедшие планы?

– Понимаешь, это трудно объяснить: какая-то недосказанность, непрожитость, если так можно выразиться, ощущений, которые мне нужны, чтобы оставаться тем, кто я есть. Непонятно, какие острова и моря так ему докучали, что он их так невзлюбил. В самом фильме нет ни того ни другого, только таксопарк и рыбалка на речке-переплюйке; снег кругом, и госбезопасность всех ловит… – старательно подбирая слова, сказал он.

– Мы можем завтра поехать в путешествие! Перу, Сальвадор, будет море впечатлений, – с надеждой переубедить его воскликнула она.

– Как ты думаешь, есть разница между игрой в пейнтбол и настоящей войной? – сказал он.

Кольцова поняла, что вопрос был им уже обдуман и решен, и что бы они ни говорили дальше, это ничего не могло изменить. Ей оставалось только ждать и молиться, чтобы в этот раз разлука не была столь долгой. Они снова пошли вниз по Елисейским Полям, и это была та самая прогулка, о которой Кольцова мечтала столько раз, засыпая одна и стараясь не заплакать от сосущего сердце одиночества.

– Уйдет не менее трех месяцев, чтобы все утрясти. Мы будем вместе все это время. Je t’aime, mon amour[89], – сказал он ей, и в первый раз за этот вечер она наконец улыбнулась ему.

Анатолий Борисович Додолев, наверное, первый раз в жизни не знал, что ему делать дальше. «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир» – эту фразу, приписываемую Архимеду, он любил повторять так часто, что в кругах, приближенных к высшим слоям общества, обладавших реальной властью, он получил прозвище Грек. С первых дней своей сознательной жизни он умел находить эту пресловутую точку опоры. И вот сегодня ему впервые показалось, что он ее теряет. По старой привычке задерживаться на работе допоздна он