Генри VII - Милла Коскинен

что хвататься в первую очередь. До этого самого момента, он и в Англии продолжал делать то, чего от него ожидали, и что ему говорили делать. После коронации всё должно было измениться, причем измениться для него самого. Окружающие поймут и прочувствуют силу перемен только году к 1490-му, потому что молодой человек, которого выдвинули на самый верх исключительно благодаря его чужеродности в английском болотце взаимозависимостей и вендетт, умел молчать о своих намерениях. А также, он умел замечать и делать выводы. И учиться — как на чужих ошибках, так и заполняя прорехи в своем собственном образовании.

Достаточно сказать, что именно он покончил с практикой вести документацию на английском и французском. С 1490 года, государственным языком Англии стал, наконец, английский. Он привел к завершению то, что начал Генри V, до которого английский язык в официальных документах отсутствовал вообще. И сделал это на свой лад — без обсуждений и предупреждений. Просто, в один прекрасный день 1490 года, та часть документации, которая обычно излагалась на французском, просто исчезла. Король он или не король!

Но пока, осенью 1485 года, первым его действием в международной политике было обеспечение мира с Францией. Потому что, как писали оксфордские профессора Томасу Стэнли, “everything is new to us, and though we hope the present order may prove firmly established, it is but in its infancy”[89]. Так оно и бывает, когда новый режим возникает на развалинах предыдущего. Договор был подписан практически сразу после победы при Босуорте — на один год, но затем был продлен до 1489 года.

На данный момент, насущных проблем было несколько. Во-первых, сторонники Ричарда III. Те, которые сидели в своих манорах и особняках, именно сейчас опасности не представляли — у них просто не было лидеров. Но в церковных убежищах сидели Харрингтоны, Хаддлстоуны, Миддлтоны, Франки, и лорд Ловелл к ним в придачу. Общим числом в восемь человек. И вот с ними что-то нужно было делать немедленно. Причем, именно с самым известным из этих укрыванцев, лордом Ловеллом, действовать нужно было аккуратно, хотя именно у него было наибольшее количество недоброжелателей среди людей нового режима. Тем не менее, он был из чисто ланкастерианской семьи, и, к тому же, приходился Уильяму Стэнли пасынком — тот был одно время женат на матери Ловелла.

Харрингтоны были частью английского дворянства ещё со времен Ричарда I, а до этого были довольно значимым англосаксонским родом. К тому же, нынешняя баронесса Харрингтон была замужем за маркизом Дорсетом, который был оставлен заложником за долги Ричмонда во Франции. И даже если наплевать на Дорсета, соратника невольного, оставался его брат Эдвард Вудвилл, который был соратником верным и нужным, не говоря о тысячах людей, Вудвиллам преданных.

Хаддлстоуны тоже вели родословную по мужской линии в незапамятные англосаксонские времена, а по женской — от норманна Годарда де Бойвилла, хозяина Миллоум Кастл, чья внучка вышла за одного из Хаддлстоунов. Здесь были очень близкие связи с Невиллами. А обижать потомков Невиллов на севере, оказавшем такую поддержку Ричарду III, было бы себе дороже.

Миддлтоны, в свою очередь, были семейством многочисленным и предприимчивым. Их хватало в Оксфордшире, Линкольншире, Бэкингемшире, Йоркшире, Сассексе, Уорвикшире… Они были и в Шотландии, причем Хэмфри де Миддлтон приносил оммаж Эдварду I в 1296 году, а Роберт Миддлтон в том же году защищал Данбар от англичан (1-й граф Миддлтон был, по-моему, из этой ветви). Довольно многие Миддлтоны были шерифами Йоркшира (как и Харрингтоны, впрочем).

Что касается Франков, то они вели родословную чуть ли не с времен Вильгельма Завоевателя, от норманнов, и вплоть до XV века были хорошо представлены в Шропшире, Йоркшире, Норфолке и Суррее. Я не нашла, чем представители семейства занимались при Йорках, но из этого рода вышли знаменитости более поздних времен — довольно известный кембриджский теолог Марк Франк, не склонившийся перед железнобокими, капитан армии Парламента, писатель Ричард Франк, и армейский хирург Калвин Фринк. В укрытии сидел Эдвард Франк, который впоследствии продолжал участвовать во всех заварушках против нового короля, пока его в 1489 году не схватили и не казнили (то ли повесив, то ли обезглавив).

Поэтому, не желая усугублять всё ещё существующий раскол в симпатиях и умах, и не имея достаточно ресурсов, чтобы заполнить все вакансии своими людьми, Ричмонд 11 октября помиловал всех, сделав, правда, некоторые исключения ранее, прокламацией от 8 октября, потому что их надо было сделать для сохранения королевского престижа. В частности, из общего пардона был исключен Майлс Меткалф, регистратор города Йорка, за то, что тот “hath done much against us which disables him to exercise things of authority… which his seditious means might… and fall to divers inconvenients”[90]. Город Йорк, тем не менее, в сторону почти-короля и ухом не повел. Трудно сказать, как бы далеко зашел конфликт, если бы Меткалф не умер в начале 1486 года. Впрочем, его место занял человек, которого выдвинули в Йорке (Джон Вавасур), а не тот, кого назначил король.

В общем, ресурсов и авторитета Ричмонду, ожидающему коронации, явно не хватало, а тут свалилось ещё одна проблема. Как он писал в Дербишир Генри Вернону 17 октября, “certain our rebels and traitors being of little honour or substance”[91] установили контакт “with our ancient enemies the Scots”[92] и “made insurrection and assemblies in the north portions of our realm, taking Robin of Reddesdale, Jack St Thomalyn at Lath, and Master Mendall for their captains, intending if they be of power the final and abversion… of our realm”[93].

Ну что ж, если это было правдой, то ход был не самым достойным, и об этом многое могла бы рассказать королева Маргарет Анжуйская, так что в своем негодовании Ричмонд был совершенно прав. Тем не менее, этот ход бил в самый центр слабости нового режима, не имеющего армии. Так что если Ричмонд и имел свои соображения относительно надёжности отчима, Томаса Стэнли, ему не оставалось ничего другого, как отправить того на границу с Шотландией. Потому что у Стэнли была возможность собрать для этого похода, без всякого напряжения, 15 000 человек.

Деревянные панели из поместья Вернона Хаддон Холл с изображением его благодетелей Генри VII и Елизаветы Йоркской

Интересно, что Генри Вернон, с которым Ричмонд почему-то быстро подружился, был, в своем роде, более бледной копией Томаса Стэнли. Он, формально симпатизируя и Ланкастерам, и Йоркам, как-то ухитрился не явиться ни на