Генри VII - Милла Коскинен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кстати, титул герцога Бедфорда достался дядюшке Джасперу не случайно. Предыдущим Бедфордом, которого люди хорошо помнили, был Джон Бедфорд, брат Генри V, которого уважали безмерно. После него герцогом звался только сын Джона Невилла, Джордж, существование которого как-то прошло мимо коллективного сознания. Таким образом, этот титул одновременно был и звеном, прикрепляющим новую династию к Ланкастерам, и глубоким поклоном в сторону человека, посвятившего свою жизнь сначала брату, Генри VI, а затем — племяннику, Генри VII. Кстати, Тюдорами себя первые Тюдоры не называли никогда, хотя валлийский дракон присутствовал в их атрибутике с самых первых шагов. Но, на мой взгляд, скорее в качестве символа Уэльса в целом.
В тот же день, Эдвард Кортни был восстановлен в титуле графа Девона, а Томас Стэнли стал графом Дерби. Тоже с двойным смыслом, разумеется. Во-первых, это назначение делало матушку короля, леди Маргарет, графиней. Во-вторых, и этот титул был звеном, пристегивающим новый режим к Ланкастерам — этот титул принадлежал Генри Болингброку, основателю династии Ланкастеров (и узурпатору, если уж честно). Самое забавное, что сам Томас Стэнли сильно осчастливленным графским титулом себя не чувствовал. Титул был дан за “his distinguished services to us and indeed the great armed support recently accorded us in battle, both by himself and by all his kinsmen, not without great hazard to life and position”[96]. А сэр Томас не перестал утверждать, что никакой роли в победе не сыграл, и что вообще толком познакомился с пасынком только 24 августа, через два дня после битвы. Осторожному прагматику, Томасу Стэнли, было вполне достаточно полученных уже маноров и доходных должностей, а также звания Главного Коннетабля Англии, потому что оно приносило 100 фунтов в год.
Впрочем, некоторую логику в действиях короля можно заметить, если присмотреться к тому, что он не сделал графом Честера Уильяма Стэнли, на что тот рассчитывал, хотя именно атака Уильяма спасла Генри Ричмонда от смерти. Дело дошло до того, что Уильяму пришлось ходатайствовать перед всем обязанным ему королем по поводу утверждения всего, что надарил ему король, им преданный — Ричард III. Утверждение было сделано, хоть и не без многозначительной задержки. Генри VII не хотел нового кингмейкера в своем окружении, и предпочитал сам выбирать, кому выражать благодарность. А может быть и так, что предателей нигде не любят. Томас Стэнли, как муж леди Маргарет, был, строго говоря, даже обязан поддерживать и защищать своего пасынка. Его сын, бывший заложником у Ричарда III, и тоже щедро награжденный, рассматривался сводным братом короля, и риск (очень реальный, к слову), которому он подверг свою жизнь, был учтен с благодарностью. Но Уильям Стэнли к этому семейному кругу не имел никакого отношения, он был просто предателем, оказавшимся полезным.
После всех церемоний, Генри VII торжественно отобедал с получившими титулы, и, после второй перемены, огласил имена семерых новых рыцарей (включая Реджинальда Брэя и лорда Фиц-Уолтера, а также Эдварда Стаффорда, нового герцога Бэкингема), которым он тем же вечером нанес персонально визит, зачитав каждому приказ о производстве. На следующий день, 29 октября, они были церемониально приняты королем, об их производстве в рыцари провозгласил новый геральд (носящий вновь изобретенное имечко Руждрагон, представьте!), и затем они обедали за отдельным столом с королем. После обеда, церемониальная процессия проследовала от Тауэра к Вестминстеру — нечто вроде репетиции коронационного шествия, но верхом, хотя и довольно торжественно.
И вот, наконец, настал день коронации. Публика заняла построенные для неё галереи. Джаспер, герцог Бедфорд, нес корону перед королем. Стэнли, граф Дерби, нес церемониальный меч. Де Вер, граф Оксфорд, нес королевский шлейф. До церемонии не были допущены епископы Дарема, Бата и Велса, известные своими йоркистскими симпатиями, а роль ветхого архиепископа Кентерберийского была ограничена помазанием на царство и возложением короны на голову Генри VII. Торжественную мессу пел, таким образом, епископ Лондона, а «волю народа» спрашивал епископ Экзетера. Вообще, именно сам процесс коронации был довольно скомканным по причине того, что стандартная, имеющаяся под рукой “Liber Regalis”[97] была предназначена для коронации короля и королевы, а Генри был холост. Поэтому, пришлось как-то перекраивать сценарий церемонии всё того же Ричарда III, причем, не смейтесь, кое-где из него забыли вымарать имя Ричарда, а главные роли остались за герцогом Норфолком (погибшим), и виконтом Ловеллом (находящимся в бегах). К тому же, под массой набившихся на неё людей, рухнула одна из галерей, а после возложения короны на голову Генри, у его матушки тотально сдали нервы, и она звучно разрыдалась. Что ж, её можно было понять, и, скорее всего, все присутствующие, вне зависимости от их тайных и явных симпатий, поняли.
После церемонии, король вернулся в Тауэр, и стал готовиться к банкету. У его ног, под столом, поместили двух персональных сквайров короля для его защиты (на всякий случай) — Томаса Ньютона и Дэйви Филипа. И снова получилась ситуация с непроизвольным комизмом, когда в холл прибыл верхом сэр Роберт Диммок, в роли чемпиона короля, провозгласив свой вызов любому, кто сомневается в праве его суверена носить корону. Дело в том, что тот же сэр Диммок был чемпионом и на предыдущей коронации, только попона на коне была другой.
Сдается мне, что коронацию и послекоронационные торжества готовила не леди Маргарет, а самоуверенные но не слишком умелые новые советники короля. Тем не менее, главное было сделано — в Лондоне сидел коронованный и помазанный на царство король Генри VII.
Первый парламент короля
Первый парламент короля Генри VII начался в понедельник, 7 ноября 1485 года. Канцлер Томас Розерем (Thomas Rotherham) незадолго до этого был смещен с должности, и сессию открыл епископ Джон Алькок, который был Лордом Канцлером ещё при короле Эдварде IV. С одной стороны, смещение Розерема было вполне логичным шагом, потому что должность Лорда Канцлера дал ему Ричард III. С другой стороны, Джон Алькок, тьютор несостоявшегося короля Эдварда V, был вовлечен в деятельность двора Ричарда III довольно активно, и никогда не говорил о Ричарде ничего дурного ни при жизни короля, ни после его гибели.
Тогда как с Розеремом
