Гайда! - Нина Николаевна Колядина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но что же тогда так сильно громыхнуло и почему он растянулся на снегу посреди церковного двора?
Аркадий осторожно подтянул руки к туловищу и, не выпуская оружия, начал приподниматься на локтях, чтобы осмотреться. При первом же движении его левую ногу пронзила резкая боль, но, превозмогая ее, он сумел упереться локтями в землю, после чего обвел взглядом двор.
Церковь, колокольня, сарай, телеги возле него – все осталось на своих местах. В середине двора, на прежнем месте, стояла подвода, на которой они с Сомовом подъехали к лазарету. Запряженная в нее лошадь лежала рядом, как-то неестественно растопырив ноги, которые слегка подергивались. Падая, кобылка переломила деревянную оглоблю. Один конец жерди вонзился бедному животному в круп, другой под прямым углом был повернут в сторону церкви, будто на что-то указывая.
Аркадий провел взглядом по «указателю» и метрах в трех от его острого конца увидел Сомова, которого, видно, отбросило от повозки разломившейся оглоблей. Виктор лежал, уткнувшись лицом в снег. Одна рука его была согнута в локте и прижата к туловищу, вторая – та, которой он еще минуту назад держал клячу за поводок – была вытянута вперед, в сторону Аркадия, словно он просил помощи у своего бывшего товарища. Снег вокруг головы Сомова был забрызган алыми пятнами крови.
Аркадий, сморщившись от боли, еще немного приподнялся на локтях и поискал глазами красноармейцев, которых видел у сарая, возле телег. Оба парня, не двигаясь, теперь тоже лежали на земле. Между ними и подводой Сомова виднелась небольшая ямка, снег вокруг которой перемешался с комьями взрыхленной свинцом почвы. Такой след оставляет обычно шрапнельный снаряд.
«Похоже, из трехдюймовки пальнули, – подумал Аркадий. – Но почему? Откуда? Перемирие ведь, переговоры…»
Не дав ходу лезущим в голову важным, но совсем неуместным в данной ситуации мыслям, он снова посмотрел на Сомова. Ему показалось, что тот слегка шевельнулся.
«Живой, или все-таки показалось?» – напрягся Аркадий и вдруг заметил, как пальцами вытянутой вперед руки Сомов сгребает рыхлый, тающий под его ладонью снег.
Сердце Аркадия бешено заколотилось. Он рванулся вперед – хотел вскочить на ноги и помочь раненому, но его собственное тело снова пронзила острая, невыносимая боль. Последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание, – блеснувшее на солнце стеклышко отброшенного Виктором пенсне, которое воткнулось в снег в нескольких метрах от его владельца. Второе стеклышко погрузилось в снежный покров. Снег в этом месте, куда не долетело ни единой капельки крови, остался белым и чистым.
Очнулся Аркадий в лазарете. То ли солнечные лучи, пробивающиеся сквозь узенькие оконца храма, плохо освещали помещение, то ли мешала колышущаяся перед его глазами туманно-серая пелена, но склонившегося над ним доктора он, так и не сумев разглядеть, узнал лишь по голосу.
– Ну, что, молодой человек, – увидев, что пациент пришел в себя, обрадовался лекарь, – вы, оказывается, везунчик! Трое – погибли, а вы только ранены.
– Трое? – переспросил Аркадий. – Почему трое? Сомов ведь был живой! Я видел, как он шевелился!
– Может, он и был живой какое-то время, но, когда я к нему подошел, он уже не дышал.
У Аркадия сжалось сердце. Что бы там ни было, но он успел крепко привязаться к Сомову. К тому же, вполне возможно, в дальнейшем Витек, осознал бы свои ошибки…
– И тех двоих, что возле сарая были, тоже шрапнель достала, – продолжал доктор. – Оба сразу насмерть. А вас, молодой человек, лошадь спасла – пули на себя приняла. Хотя несколько шариков и до вас долетело.
– Значит, я правильно подумал: шрапнельный снаряд, – сказал Аркадий.
– Ну, да, – подтвердил лекарь. – Наши ведь вчера, оказывается, Курск взяли. Пилсудские, видно, об этом узнали и решили таким образом нас поздравить.
Врач уже отошел от койки Аркадия, но вдруг остановился, сунул руку в карман, что-то из него вытащил и, вернувшись к раненому, протянул ему какие-то бумажки.
– Вот, возьмите. Это у вашего товарища в гимнастерке было. Не знаю, куда их девать. Если не нужны, то выбросите.
Пока они разговаривали, пелена перед глазами Аркадия постепенно пропала. Когда доктор ушел, он развернул сложенный в несколько раз листочек, разлинованный простым карандашом и исписанный синими чернилами. Большинство слов на бумаге было или размыто, или затерто, но первую строчку удалось прочитать без труда: «Дорогой мой сыночек Витенька…»
Аркадий понял, что держит в руках письмо, написанное матерью Сомова, с которым тот, видно, никогда не расставался и много раз перечитывал. Наверное, Виктор получил его еще летом, в Киеве. После курсов их батальон так часто менял дислокацию, что другие письма просто не доходили до адресатов.
Осторожно сложив листочек по старым сгибам, Аркадий положил его себе на грудь и взял в руки вторую бумажку – свернутую гармошкой полоску, отрезанную от пожелтевшей газеты. На ней крупными буквами в четыре строки был набран текст: «Царский генерал, эксплуататор-фабрикант и злодей-помещик хотят заковать тебя в цепи, пролетарий! Сорви цепь и убей ею насильников!»
Это была «шапка» первой полосы старых «Известий». Не успел Аркадий удивиться странному поступку Сомова, который хранил газетную вырезку с пролетарским призывом вместе с письмом от матери, как вдруг увидел, что на полях и в промежутках между строками текста что-то написано от руки карандашом. В полумраке он еле-еле разобрал аккуратно выведенные знакомым мелким почерком строчки:
Отгрохочут когда-нибудь выстрелы
И закончится эта война.
Как бы ни было трудно, мы выстоим,
Выпив горькую чашу до дна.
Я вернусь, и с тобою мы встретимся.
И увижу я в явь, не во сне,
Как глаза твои радостью светятся
И как ты улыбаешься мне.
Будем слушать с тобой, взявшись за руки,
Тишину в молчаливом лесу.
И оттуда потом до Москва-реки
Я тебя на руках донесу…
«Не донесешь…. Не увидишь ты больше своей Ганночки. И Москва-реки не увидишь. И матери не увидишь. Никогда. Эх, Витек, Витек…» – подумал о Сомове Аркадий и ладонью размазал текущие по лицу слезы.
6.
– Дяденька, вы к кому? – долетел до Аркадия знакомый детский голос.
Голос, как ему показалось, донесся с крыльца, но в то время, когда он прозвучал, Аркадий стоял спиной к дому. Он как раз закрывал за собой калитку, поэтому не видел, как на крыльце появились две одетые в одинаковые цигейковые шубки и шапочки из такого же меха девочки. Это были Оля и Катя. По телу Аркадия пробежала дрожь, к горлу подступил ком. Ему пришлось двумя руками опереться на палку, чтобы устоять на ногах. Только после этого он повернулся
