Гайда! - Нина Николаевна Колядина

– Ну, а потом, когда на станцию прибыли, что было? – проигнорировав вопрос Сомова, спросил Аркадий. – Я не понял, что ты там про баб говорил?

– Оказалось, это не станция, а разъезд какой-то. Кроме будки железнодорожной и пяти-шести хат, где путейцы живут, больше нет ничего. Там встречные составы разъезжаются, некоторые остановку делают, ну, и народ из окрестных сел в поезда садится, поэтому место это станцией и называют. Слава богу, связь есть – телефон в будке работает. По нему-то нам и сообщили, что санитарный поезд только к утру прибудет. А у нас почти все лежачие да тяжелые. И как им, бедным, до утра дожить на таком морозе?

Виктор снова повернулся к Аркадию и спросил:

– Вот что бы ты делал на моем месте?

– Что-что. Ясное дело – пошел бы по хатам народ поднимать, помощи просить, – ответил тот.

– Вот и я пошел путейцев будить. А там почти одни бабы оказались. Ну, я объяснил им ситуацию. Так они всё, что в хатах было, к обозу приволокли: тулупы, одеяла, покрывала, накидушки разные. Всех укрыли. Кому ноги-руки растирали, кого кипятком отпаивали, некоторых даже перевязать сумели. Так до утра с ними и возились. Пока поезд не прибыл, никто домой не ушел. Потом еще с погрузкой нам помогали.

Сомов натянул вожжи, остановил лошадь и засмеялся:

– Ну, Голиков, мы с тобой даем! Поворот-то твой прозевали! Все – дальше «поезд» не идет, станция конечная.

За разговорами оба не заметили, как подъехали к лазарету, который размещался в бывшей церкви. Храм представлял собой простое прямоугольное строение с четырехскатной, крытой железом крышей, над которой возвышался увенчанный православным крестом луковичный купол. К восточному торцу здания примыкала главная часть храма – полукруглый алтарь. На боковых стенах имелись узенькие оконца, едва пропускавшие в помещение уличный свет.

Внутри церкви, приспособленной под госпиталь еще во времена немецкой оккупации, в несколько рядов, чуть ли не впритык друг к другу стояли простые узкие кровати, которые перешли «по наследству» сначала красным, потом полякам, а теперь снова занявшим село подразделениям РККА.

С западной стороны храма находился вход, в нескольких метрах от которого стояла полуразвалившаяся колокольня. Говорят, в нее еще во время Мировой войны угодил немецкий снаряд.

В церковном дворе были и другие строения. Дом, мало чем отличающийся от остальных сельских хат, раньше принадлежал местному священнику. Теперь в нем жили лекарь и красноармейцы из санитарной команды, в том числе и Сомов.

Чуть поодаль стоял длинный деревянный сарай, куда перевозившие раненых бойцы уже успели загнать лошадей. Возле сарая в ряд выстроились четыре телеги. На одной из них сидели двое красноармейцев, о чем-то мирно беседовавших. Рядом оставалось место для подводы, на которой приехали Аркадий и Виктор.

– Ну, что? Может, отвезти тебя? – окинув товарища взглядом, спросил Сомов. – Чего-то ты мне не нравишься – выглядишь не лучше тех, кто там лежит.

Кивком головы он показал на церковь.

– Да не надо, мне тут недалеко, – отмахнулся Аркадий и соскочил с телеги. – Сам дойду, не раненный ведь.

Он тоже посмотрел в сторону храма и спросил:

– А много их там осталось?

– Да полно! Слава богу, тяжелых всех отправили, а легких по хатам распределили. Тут теперь одни тифозные лежат. Мрут по несколько человек в день, но на освободившиеся койки тут же новые больные поступают. Так что, как говорится, свято место пусто не бывает…

– Да уж… – расстроился Аркадий. – И всё вошь проклятая! У меня весь взвод чешется. Никак от нее не избавиться! А как избавишься-то, если никакой гигиены соблюдать не получается? Мыла нет, с кипятком проблемы. Знаешь, Витек, а я ведь и сам завшивился. Сегодня на ночь шинель во дворе оставлю. Говорят, эта зараза на морозе погибает. Ладно, пойду я.

Он протянул Сомову руку, чтобы попрощаться, но напоследок задал ему вдруг с опозданием промелькнувший в голове вопрос:

– Слушай, Витек, а куда все-таки железнодорожники-то делись? Ну там, на разъезде этом?

– А то ты сам не знаешь, куда люди деваются, когда власть меняется, – грустно усмехнулся Сомов. – Поляки пришли и в тот же день путейцев-мужиков убили – за то, что те красных поддерживали. В живых оставили только деда какого-то глухого да двух мальчишек – одному лет тринадцать, другой на год-полтора постарше. Надо ведь кому-то вылезшие костыли в шпалы забивать да разболтавшиеся гайки на перегоне закручивать! Добавили, правда, к ним двух человек из своих – поляков местных. Одного главным назначили. А как только наши этот участок дороги взяли, пилсудских тут же, на месте и расстреляли – за то, что врагам помогали. Опять из мужиков только дед этот остался да те же мальчишки. Теперь, небось, вместе с бабами на путях работают, железнодорожные составы обслуживают, да еще и снег убирают. Вот так-то.

Виктор взял лошадь под уздцы, чтобы отвести ее к хозяйственному сараю, но замешкался, снова повернулся к Аркадию и сказал:

– Между прочим, старший из мальчишек поляком оказался. Отец у него больше года в Красной армии служит. Когда пилсудские пришли, соседи парня не выдали, а то и его могли бы расстрелять. Зато нам он здорово помогал – всю ночь от подвод не отходил, потом носилки с ранеными в вагоны таскал.

– А что – поляков, что ли, хороших не бывает? – воодушевился Аркадий. – Кстати, товарищ Тухачевский, говорят, тоже самый настоящий поляк, а в РККА целой армией командует! Сейчас на Восточном фронте белых бьет, а был бы здесь, на нашем фронте, никаких пилсудских бы не пощадил! И вообще – не важно, какая у человека национальность. Это не главное.

– А что, по-твоему, главное?

– Главное то, какую он классовую позицию занимает! Вот у нас победила революция, у власти стоит пролетариат. Но так ведь не везде. Повсюду пока капитал правит. Но это дело времени. Помнишь, Витек, что товарищ Ленин говорил?

Аркадий посмотрел на Сомова и, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Он говорил, что взятие власти пролетариатом в одной стране – это лишь начало борьбы и окончательной победы над буржуазией во всем мире! Так что пусть буржуи трепещут перед мировой революцией!

– Ну, да, – снисходительно улыбнулся Виктор и продекламировал незнакомые Аркадию строчки: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!»

– Здорово! – обрадовался Аркадий. – Это что же – стихи такие? Ты сам сочинил?

– Нет, конечно, – засмеялся Сомов. – Это Блок. Поэт такой есть, в Питере живет, Александр Блок. Очень известный.

– Как Есенин?

– Ты знаешь Есенина? – удивился Виктор.

– Немного, – не стал вдаваться в подробности Аркадий.

– Ну, кто из них больше известен, трудно сказать, – продолжил Сомов. – Тем более, что живут они в разных городах. Есенина в Москве лучше знают, Блока – в Питере. Вообще-то, пожалуй, после поэмы «Двенадцать» Блок сделался более знаменитым. Хотя многим она совсем не понравилась. Кстати, ее