Гайда! - Нина Николаевна Колядина

– Рано! – крикнул Ухин.

– Ничего не рано! – отозвался Генка, вслед за взводным метнув в противника гранату.

Один за другим послышались два громких хлопка, и тут же перед цепью поляков взметнулись вверх два облачка белого дыма, клубы которого перемешались с разлетающимися в разные стороны осколками снаряда, крупными комьями и мельчайшими частицами почвы. В промежутке между этими облачками было видно, как несколько человеческих тел, оторвавшись от земли, приняв какие-то неестественные позы, рухнули на землю.

Вскоре столбики дыма взмывали уже по всей линии наступления поляков, а над полем громыхала какая-то немыслимая, безумная, оглушающая какофония, которая образовалась от смешения доносившихся со всех сторон звуков: грохота разрывающихся гранат, трескотни винтовочных выстрелов, командирских команд, криков и стонов раненых.

Красноармейцы поначалу находились в более выгодном положении, чем пехотинцы Пилсудского. Метнуть гранату в большую группу людей, не выбирая конкретной цели, было куда легче, чем с дальнего расстояния, да еще на бегу, попасть в одну из хаотично разбросанных по полю воронок. Поляки тоже это понимали и, обходя убитых и раненых, стремительно двигались вперед, с каждой минутой сокращая дистанцию до оборонительного рубежа красных.

Бросив беглый взгляд влево, Аркадий заметил, что значительная часть атакующих приблизилась к воронкам, где укрывались бойцы взвода Лагоды. На этот раз помочь своим товарищам он не мог…

– Взводный! – сквозь оглушительный грохот донесся до него голос Генки Скотникова. – Есть еще лимонки? У меня кончились!

– Есть! – крикнул Аркадий и вытащил из кармана последнюю гранату.

Он разогнул усики предохранительной чеки и, продев в кольцо указательный палец, собирался выдернуть ее из лимонки. Неожиданно его внимание привлек добавившийся к привычной уже какофонии звук – раздавшийся над полем резкий свист снарядов. Только на этот раз летели они не со стороны противника. Это наши трехдюймовки палили по позициям врага и его арьергарду, замыкавшему отряд наступающих.

– Ура! – закричали Генка и Филька.

– Ура! – послышалось из других воронок.

– Урааа! – донеслось откуда-то сбоку.

Аркадий повернул голову в сторону, откуда раздавался клич, и увидел, как по полю, выставив вперед винтовки, бегут наши бойцы. Он не знал, что делается на левом фланге, у Постнова, но догадывался, что там тоже вступили в бой резервные подразделения полка.

– Ура! – крикнул Аркадий и, вырвав из гранаты чеку, бросил ее в противника.

Когда дым в эпицентре взрыва рассеялся, он увидел, что авангардная часть отряда наших находится уже в нескольких шагах от поляков, а в руках одного из красноармейцев развевается боевое красное знамя.

«Без штыковой точно не обойдется!» – мелькнула в голове Аркадия мысль.

Он вскинул винтовку и отдал команду бойцам:

– Вперед! В атаку!

Держа в одной руке оружие, а другой – облокотившись на край воронки, Аркадий приподнялся, чтобы выбраться из укрытия, но неожиданно какая-то мощная, невидимая, жгучая волна подхватила его и с чудовищной силой швырнула к противоположному краю ямы. Он ударился спиной о выступающий из земли большой скользкий камень, но, потеряв сознание, даже не успел почувствовать боли.

Очнулся Аркадий оттого, что кто-то тряс его за плечи. Он ничего не видел и не слышал. Веки, будто склеенные, не разлипались, а до слуха не долетало ни единого звука – словно затычки в ушах торчали. Язык тоже не слушался. Аркадий понял это, когда хотел попросить, чтобы его перестали трясти – эта тряска отзывалась нестерпимой болью в спине, – но язык отказывался подчиняться.

Когда, наконец, ему удалось немного приоткрыть глаза, то через образовавшие между веками узенькие щелочки Аркадий увидел склонившуюся над ним бородатую физиономию, беззвучно шевелившую почти такого же, как борода, цвета – пепельно-серыми – губами.

Он узнал Семеныча, но не понимал, что тот говорит. Слава богу, бородач, заметив, что взводный вроде бы очухался, перестал его трясти.

Сознание постепенно возвращалось к Аркадию: он вспомнил, где находится и что происходит вокруг. Со слухом было хуже. Ни грохота боя, ни голоса Семеныча он не слышал.

Аркадий хотел оглядеться, чтобы оценить обстановку, но при первой же попытке повернуть голову почувствовал такую сильную боль в висках, что снова едва не потерял сознание. Кроме того, его сильно тошнило. И все же он, с трудом оторвав туловище от края ямы, встал на ноги и, пошатываясь, сделал несколько шагов к той стороне воронки, откуда его отбросило взрывом.

Перед ним простиралась картина только что закончившегося боя. Вдали, в двух-трех сотнях метров от линии, где стороны сошлись в штыковой, виднелись отступающие к своим позициям поляки. Их никто не преследовал – у наших на это не осталось сил.

«Мы выстояли, выстояли…» – подумал Аркадий и перевел взгляд на ближний участок поля.

На искромсанной взрывами, истоптанной, выжженной земле лежали люди. Наши и поляки. Пробитые пулями, проколотые штыками, разорванные осколками гранат. Одни – таких было большинство – не подавали признаков жизни, другие пытались подняться, взмахивали руками, видно, звали на помощь. К некоторым подходили оставшиеся в живых красноармейцы, помогали раненым встать на ноги и, если это удавалось, уводили их с места сражения. Но тех, кто мог передвигаться, было немного.

Мимо воронки Аркадия прошла группа из четырех человек. Впереди, опираясь, как на трость, на приклад винтовки, с трудом волоча левую ногу, еле тащился парень, лицо которого при каждом его шаге искривляла гримаса боли. Парень морщился, но не орал – губы его оставались сомкнутыми.

Следом за раненным в ногу бойцом двигались трое: двое красноармейцев вели своего товарища, подхватив его с обеих сторон под мышками. И хотя парень шел на собственных ногах, было заметно, что передвигается он из последних сил.

Аркадий похолодел, увидев, какие увечья получил несчастный. Обе руки его были покалечены – у одной отсутствовала кисть, другая оторвана до середины предплечья. Из размозженных тканей, покрытых каким-то черным налетом – то ли копотью, то ли землей – торчали обломки костей, болтались обрывки сухожилий и сосудов, с которых стекали на грязную, изорванную шинель крупные капли крови. Возраст бойца определить было невозможно: на лице его, которое походило на сплошное кровавое месиво, выделялся только темный провал широко открытого рта.

Недалеко от своей воронки Аркадий увидел оставшееся после разрыва гранаты – той самой, которая вывела из строя и его, – небольшое углубление, обрамленное черным кругом выжженной травы. В радиусе трех-пяти метров от эпицентра взрыва лежало несколько человек, у которых не было шансов остаться в живых.

Чуть дальше, метрах в семи от воронки, распластался молодой красноармеец в пробитой осколками шинели. Он лежал на спине не двигаясь, раскинув в стороны руки. Аркадий сперва посчитал парня погибшим, но потом вдруг заметил, что пальцы его потихоньку подрагивают, будто легонько касаются клавиш рояля. Наверное, таким образом парнишка пытался привлечь к себе внимание, но «музыки» его никто не слышал.

Вдруг до слуха Аркадия донесся какой-то монотонный гул – похожий на гудок паровоза,