Гайда! - Нина Николаевна Колядина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Немного поколебавшись – заходить в дом или подойти к товарищу, он, махнув на дверь рукой, спустился с крыльца. Переговоры, конечно, дело серьезное, но что толку о них говорить, если повлиять на ход событий никто из присутствующих в штабе не может. А вот как у наших все прошло сегодня, можно узнать прямо сейчас.
Груженные ранеными подводы – по четыре-пять человек на каждой – еще вчера выдвинулись к станции, которая находилась верстах в пяти от села. Ночью специальный состав должен был забрать вышедших из строя бойцов, чтобы доставить их в тыл. Сколько времени придется ждать поезд, никто не знал, поэтому на всякий случай подводы отправили с вечера. Сопровождать их было поручено Сомову, который последнее время по причине ухудшающегося зрения был приписан к санитарной части.
– Здорово, Витек, – крикнул Аркадий, когда телега, на которой восседал его товарищ, поравнялась со штабом.
Сомов встрепенулся, огляделся по сторонам и, натянув вожжи, заставил лошадь прижаться к обочине и остановиться. Соскочив с подводы, он посмотрел на приближающуюся к нему вторую повозку и, окликнув сидевшего на ней бойца, жестом показал ему, чтобы тот не останавливался, а двигался дальше.
– Чего так долго-то? – протягивая Виктору руку, задал вопрос Аркадий.
– А… – отмахнулся тот и спросил:
– Начальство тут, что ли?
– Тут-тут. Где ж ему еще быть. Переговоры в Микашевичах обсуждает. А зачем тебе?
– Да вот… Хочу сразу о деле доложить, чтобы потом спать завалиться. Устал очень. Всю ночь на ногах.
Вид у Сомова действительно был неважным. Из-за темных кругов под стеклами пенсне и покрывшихся жесткой щетиной впалых щек он казался старичком, зачем-то напялившим на себя красноармейскую форму. Аркадий даже пожалел товарища, хотя и сам выглядел не лучше: глаза его ввалились, нос обострился и казался неестественно большим на бледном, осунувшемся лице, тронутом лишь едва заметным пушком.
Проводив взглядом последнюю подводу, Сомов повернулся к Аркадию и предложил:
– Подожди меня тут. Я скоро. Отчитаюсь по-быстрому, документы об отправке раненых отдам, а потом тебя отвезу.
– Да нет, я тоже в штаб пойду, – решил Аркадий. – Может, там и останусь. А ты докладывай и езжай домой, отдыхай.
Они вместе вошли в хату. В горнице по-прежнему витали клубы сизого табачного дыма, раздавались громкие голоса, но кое-что изменилось. Стол, на котором несколько минут назад лежали карты боевых действий и какие-то бумаги с печатями, теперь был застелен газетой. В центре стола красовалась бутыль с мутноватой жидкостью, пока еще полная. С одной стороны к бутыли пристроилось блюдо с солеными огурцами, с другой – тарелка квашенной капусты с луком. Кучками, прямо на газете, лежало порезанное крупными ломтями белое, с нежным розоватым оттенком сало. По краям столешницы выстроились разные по форме, цвету и размеру чашки, стопки, стаканы, видно, перекочевавшие в штаб из других хат. Один из краскомов держал в руках огромный кругляк хлеба, который начал уже разламывать на куски.
Аркадий и Виктор замерли у порога.
Бросив взгляд на четверть с горилкой, Аркадий едва сдержал приступ вспыхнувшего в груди гнева – лишь привычка соблюдать субординацию на службе не позволила ему потерять самообладание. Одновременно он почувствовал неловкость перед товарищем за картину, которую ни один из них не ожидал здесь увидеть. В Красной армии велась беспощадная борьба с пьянством, и Аркадий сам не раз предупреждал подчиненных, что замеченных в употреблении спиртного красноармейцев могут предать революционному трибуналу и строго наказать. А тут – пожалуйста! Горилка на столе! И где? В штабе! Как тут можно говорить о дисциплине? Да и Витек не упустит случая, чтобы в очередной раз не отпустить какую-нибудь колкость в адрес начальства…
Сомов, у которого со вчерашнего дня крошки во рту не было, уставившись на аппетитные шматки настоящего домашнего сала, напрочь забыл, зачем он пришел в штаб. В голове его билась одна единственная мысль: как бы это восхитительное лакомство таяло у него во рту, если бы кто-нибудь предложил ему хоть маленький кусочек. Но сала Виктору никто не предлагал.
– Вам чего? – спросил ребят разламывающий хлеб краском.
– Да вот, мы, я… – с трудом оторвав взгляд от стола и проглотив слюну, начал было лепетать Сомов, но быстро собрался и доложил как положено:
– Раненые красноармейцы на станцию доставлены и погружены в санитарные вагоны. Документы при мне.
– Давайте сюда, – приказал сидевший за столом комполка.
Сомов достал из-за пазухи бумаги и через одного из краскомов передал их командиру.
– Свободны. Оба! – коротко бросил тот.
Оставленная возле штаба кляча, наклонив голову, с аппетитом жевала снег.
– Проголодалась, бедная, – пожалел лошадь Виктор и, потрепав кобылку по гриве, повернулся к идущему следом за ним Аркадию:
– Ну, ты едешь или тут останешься?
– Еду, – ответил Аркадий. – Зачем мне тут оставаться?
– Как зачем? – с деланым удивлением спросил Виктор. – А переговоры как же?
Аркадий вспыхнул, но промолчал. Да и что тут скажешь? Сомов, в общем-то, прав, иронизируя по поводу увиденного в штабе, но обсуждать действия старших командиров с подчиненными – последнее дело.
Виктор уселся на телегу, взял в руки вожжи и вопросительно посмотрел на товарища. Аркадий молча стоял перед подводой и усиленно делал вид, что его страшно интересует все еще поедающая снег лошадь. Он не знал, на что ему решиться – сесть рядом с Сомовым или, придумав какую-нибудь отговорку, топать до дома пешком.
Наконец, он принял решение: забрался на телегу и, чтобы не оставить Виктору возможности позлорадствовать насчет «переговоров», тут же сам засыпал его вопросами:
– У вас-то как все прошло? Почему так задержались? Поезд, что ли, долго не приходил?
– Состав и правда только под утро прибыл. Знал бы ты, как они эту ночь пережили… – имея в виду раненных в последнем бою красноармейцев, отправленных к санитарному поезду, сказал Виктор. – Если бы не бабы местные, перемёрли бы все.
– Какие бабы? – не понял товарища Аркадий.
– Какие-какие! Говорю же – местные, – не стал вдаваться в подробности Сомов.
Он дернул вожжи, крикнул лошади «Но!» и после того, как кляча тронулась с места, продолжил:
– К ночи морозить начало, а мужики кто в чем – шинели и то не на всех. Никаких одеял, никаких подстилок на телегах, даже соломы не положили. Кто ж знал, что такой мороз стукнет! Да и где их взять-то – одеял этих… До станции часа два по ухабам тряслись. Дорога-то, сам знаешь, какая. От этой тряски у кого повязки соскочили, у кого бинты разболтались, у кого кровь пошла.
Виктор немного помолчал, потом, взглянув на Аркадия, продолжил рассказ.
– Представляешь картину? Тьма тьмущая, пустая дорога, и только один наш обоз по ней тащится. А от него на всю округу вопли и стоны разносятся. Будто режут кого. Как тебе
