Дневники архимага. Книга 2 (СИ) - Белинцкая Марина

Я склонился пред светом, как ещё недавно склонялся пред тьмой. Ни одна ипостась не может существовать в отдельности, ни одна не даст полную меру сил. Я держу обе чаши, и теперь смогу убить тебя, Рональд. Мы оба понимаем, кто здесь теперь сильнее».

Этой записью должен был окончится последний дневник.

Из-за этой угрозы прошедшей столетия Рональд думал, что архимаг каким-то образом узнает о его плане про захват Лоно и помешает ему. Из-за этой угрозы Рональд убивал всех химер.

Рональд бросил страницу на стол, вокруг которого сидели маги. Коул прикоснулся к ней и таким образом прочитал — таков был его дар, он мог читать целые фолианты, только к ним прикоснувшись.

— Габриэль точно не решился бы на ритуал, попади эта запись ему в руки, — сказал Змееокий. — Она дала бы ему надежду, а так он по-прежнему думает, что архимаг отдался тьме. И теперь сам готов перед ней преклониться.

Маги переглянулись. Они все придерживались версии Сэликена, но пока никто не решался или не считал нужным сказать Рональду, что Габриэль не станет из жалости убивать бедного алхимика, а попытается его защитить, направив свой гнев на Рональда.

Бесшумно отворилась дверь, запуская в полумрак кабинета жёлтый свет коридора.

— Ай-яй, опоздал! — пожурила миссис Ленуа главного профессора магии. — Мы уже всё обсудили.

Игнорируя её, Сэликен прошёл в кабинет и встал у стола. Видя, какой он мрачный, маги притихли. Сэликен опёрся кулаками о стол и долго молчал, пытаясь собраться с мыслями. Седые кудрявые волосы свисали, пряча его лицо в тени.

— Мы договаривались, что если что-то пойдёт не так, я возьму наше дело под свой контроль, — сказал он тихо и поднял лицо. Его водянистые голубые глаза озарил фиолетовый свет факелов. — Этот день настал.

Змееокий приблизился к старшему магу.

— В чём дело, Сэл?

— Я запер Габриэля в темнице. Под действием моего заклинания он проспит ещё несколько дней. Скорее всего, он пока не догадывается… но теперь ни в коем случае нельзя подпускать его к порталу — только через Междумирие Двуликая сможет переместить его в двадцать пятое столетие, — он помолчал, мрачно смотря на коллег и выискивая на их лицах догадку. — Сегодня ночью я вспомнил архимага. Это значит, химера подошла к кольцу слишком близко. Архимаг равновесия — это твой сын, Рональд. Архимаг — это Габриэль.

Глава 16. Ритуал (часть вторая)

Раймон сегодня умер.

По крайней мере, первые полчаса он был в этом уверен.

Он проснулся посреди ночи, открыл глаза, будто вовсе не спал, и уставился в потолок. Ему казалось, что он не дышит, но он дышал, так тихо и легко, как не дышал, наверное, уже лет десять. Кто знает, может быть, мёртвые умеют дышать? У него ничего не болело, хотя последние дни он находился в Топях, а может быть, это Топи находились внутри него, горели торфяными пожарами в его лёгких. А сейчас боль в груди унялась. Он даже был не против что-то поесть. Может быть, мёртвые тоже чувствуют голод?

Раймон, выключил аппарат, снял кислородную маску. Ничего не изменилось. Дыхание оставалось спокойным и безболезненным, чтобы убедиться, Раймон глубоко вдохнул и выдохнул. Хотел потянуться, но рука повлекла за собой провод. Раймон вытащил катетер из вены и перекрыл краник. Он сел и оглянулся на спальное место, ожидая увидеть там своё бездыханное тело и удивился, не обнаружив его. Пытаясь встать, он споткнулся об спящего на полу старика. Мартин отмахнулся и громко захрапел. Возле него стоял будильник, заведённый на три часа ночи. Зачем?.. Раймон отключил его и поставил его на тумбу возле миски с таблетками. Ноги его слегка подкосились — из-за длительного лежания мышцы ослабли. В комнате было свежо, даже прохладно, свет фонаря лился в окно, отбрасывая длинный луч на ковёр; в углу затаилось инвалидное кресло, аппараты для поддержания жизни подмигивали лампочками из темноты.

— Что-то это место не похоже на Верхние Сады, — прошептал алхимик, и покосился на старика, беспокоясь, что мог его разбудить.

Затем подошёл к столу и провёл пальцем по слою пыли, пересчитал уточек, стоящих в ряд. Слева направо. Четырнадцать. Справа налево. Тринадцать. Он пересчитал ещё раз. Нет, всё-таки четырнадцать. Все на месте, кроме любимицы Бэкки.

Раймон вышел из комнаты и прошёлся по коридору. Воздух пах непривычно — порошком и детской присыпкой; стены родного дома казались чужими, даже сцинадпсусы выглядели незнакомо. Отворив дверь бывшей комнаты сына, он увидел детскую кроватку, где спала Ева. Рядом на раскладушке дремала Тина. Раймону очень хотелось к ним прикоснуться. Взять Еву на руки, поцеловать Тину, но они так мирно спали, что он пересилил себя и ушёл.

Он обошёл весь дом, не зашёл только в комнаты прислуги и в спальню Хорькинса, где временно обреталась свалка из вещей Габриэля — это Тина настояла на том, чтобы их на время убрали, ей казалось, что пустышкам и подгузникам окажется мало места. Раймон не стал с ней спорить. Он утешил себя, что когда в комнате Евы завершится ремонт и она переедет туда, он вернёт все вещи обратно и постарается разложить их так, будто их и не трогали. Хотя он знал, что Габриэль всё равно заметит, когда вернётся.

Пока он ходил по тихому дому и убеждал себя, что он скорее жив, нежели мёртв, его мучил только один вопрос: куда делся Рональд? Почему он не чувствует его присутствия, не слышит его голоса в своей голове?

Все спали. Раймон вышел на крыльцо и обнаружил там Хорькинса. Возле него стояла полупустая бутылка с вином. Раймон даже растрогался, увидев, что Хорькинс в трауре и одет во всё белое. Белый — цвет скорби и мира мёртвых. В белое было принято одеваться, если в доме находился умирающий или уже мёртвый человек. Хорькинс пил из горла и вздыхал. На его бедную лысеющую голову свалились все дела Лиги. Наверное, Тиоланта уже искала замену Раймону. Раймон подумал о ней и о незавершённой работе в Лоно, и ещё много о чём, прежде чем сесть рядом с Хорькинсом и отпить из его бутылки. Отпив, он передал бутыль Хорькинсу. Хорькинс сделал глоток и поставил бутылку в снег. Они молча смотрели на ночные огни Долины. Снег лежал как бриллиантовое полотно.

— Конечно, тебе не спится, — пробормотал Раймон шутливо и грустно, — вино само себя не испьёт.

Услышав голос, который не слышал уже много дней, Хорькинс обернулся. Раймон очень удивился, увидев на его всегда идеально выбритом лице густую щетину. Машинально ощупал своё лицо. Да, не помешает побриться…

— Не знаю, — быстро проговорил Раймон, — предрекая все твои вопросы, мой ответ — не знаю.

— Ты встал! — на всякий случай Хорькинс отодвинул бутыль с вином. — Тебе лучше!

— Вместо пьяных бредней явился я. Я бы пошутил, что пришёл за тобой, — полушутя сказал Раймон и поёжился от холода. Снег был слишком красивым, чтобы уйти.

Хорькинс вмиг протрезвел. Он допился, а может быть, умер, и теперь они с Раймоном две потерянные души.

— Я не знаю, как это произошло, — уже серьёзно произнёс Раймон, видя, что друг вот-вот потеряет самообладание. — Проснулся посреди ночи и понял, что чувствую себя хорошо. Только всё тело болит… слишком долго лежал. И побриться не помешает. Тебе, кстати, тоже.

Хорькинс выставил ладонь, повелевая ему молчать, и приложился к бутылке. Пил долго, потом перевёл дух и вытер рот рукавом, оставляя на белой ткани винный след. После он отставил бутылку и ещё раз внимательно оглядел алхимика. Раймон очень похудел за время болезни. Руки стали похожими на кости, обозначились скулы, щёки впали, их покрывала редкая щетина. Он был без очков и без трубок у носа. Глаза, живые, светлые, горели в тёмных впадинах как лучи последней надежды. Ещё вчера этот человек метался в постели и сжимал зубами подушку, чтобы не пугать своими криками дочку, ещё вчера не мог обойтись без кислородного аппарата и постоянной подачи обезболивающих, а теперь он сидел тут и паясничал, весь болезненный, но живой.

— Где Рональд? — спросил Хорькинс.

Раймон потёр замёрзшие плечи.