Инквизитор - Сергей Норка

— По-моему, причин бояться нет, — сказал я, резко поскучнев. (Дело в том, что две недели назад, выйдя из дома, отправляясь на работу, я обнаружил возле своей «вольво» четырех «крутых», которые довольно миролюбиво проинформировали меня о том, что я ежемесячно должен буду отстегивать им пять тысяч баксов и все у меня будет хорошо).

«Это за что же?» — поинтересовался я. «За дружбу», — сказал «качок» в кожаной безрукавке с пуговицами в виде черепа.

Я был не столько напуган, сколько удивлен, поскольку со всеми мафиозными структурами Витя Тарасов, мой зам по общим вопросам, договорился о полном взаимопонимании, и мафия ни разу не нарушила своих обязательств.

«В чем же будет заключаться наша дружба?» — спокойно спросил я. «Ты нам баксы, а мы тебя не тронем. Тебя и твою семью», — сказал один из «крутых» с внешностью неандертальца. («Сам крутой, а лоб покатый», — отметил я). «Я уже стар, чтобы новых друзей заводить», — сказал я, пытаясь отодвинуть «качка» в безрукавке от дверцы. Тот ленивым движением вынул из-за пояса финку и приставил к моему горлу.

«Брось, Лютик, — сказал „неандерталец“. — Он все понял и будет пай-мальчиком». Потом он повернулся ко мне: «Ты нас можешь найти каждый вечер в Парке Победы, в пивбаре. Баксы приноси каждое двадцатое число. Желательно крупными купюрами. Счетчик включен. Чао».

Крутые лениво двинулись со двора.

Приехав на работу, я сообщил Тарасову о том, что его договоренности с мафией, похоже, треснули, и что на нашу фирму «наехали». Тот тоже очень удивился и записал все рассказанное мной в блокнот. «Разберемся».

Через пару дней Тарасов в конце рабочего дня зашел ко мне в кабинет, плотно прикрыл дверь и присел возле моего стола.

— Наехали не на фирму. Наехали на тебя. И не мафия.

— А кто же? (Для меня, дилетанта в вопросах криминалитета, все «крутые» были мафией).

— Это хуже, чем мафия, — сказал Тарасов, — это «отморозки».

— Что за «отморозки»? — удивился я.

— Ненормальные. Ничего не умеют и не могут. Только примитивно грабить и убивать. Что называется, отбросы преступного мира. Да, да, в криминальном мире тоже имеются отбросы.

— И что же теперь делать?

— Самое умное — выделить в бюджете пять штук в месяц.

— Ну да! Сообщим в милицию.

— Бесполезняк. Пока они тебя не убили, не обращайся. Вот убьют, тогда приходи.

— А профилактика?

— Какая профилактика. Я же тебе говорю, это — ненормальные.

— Может, тогда мафию попросить разобраться?

— Попросить можно, но это не поможет. У этих дегенератов притуплен инстинкт самосохранения. Они ничего не боятся. Их ведь шлепают регулярно. И мафия, и милиция. А они все плодятся и плодятся. И идут на все.

— Ну, так и я пойду на все. Ты мне разрешение на оружие сделал?

— Обещали завтра. Но ты подумай. Легче откупиться. Что, мы обеднеем, что ли?

— Я очень жадный, — сказал я, давая понять, что разговор окончен.

Жена и дочь закончили завтрак и минут через десять отправились на работу и в институт. Я подошел к окну и смотрел, как они шли через двор к арке. Затем допил чай и поехал в свой офис.

На следующий день, в субботу (день референдума о передаче президенту диктаторских полномочий), я в семь утра уже выехал в Токсово посмотреть, как идет отделка загородного дома, который я построил силами своей фирмы. Дом получился красивый. Замок в миниатюре с башнями и винтовыми лестницами. Три этажа над землей и один — под землей, где была устроена сауна, отделанная березовыми досками, и небольшой бассейн, покрытый итальянской керамикой. Камин на каждом этаже. Подземный гараж оборудован мойкой.

Отделка близилась к завершению, и я уже прикидывал, какую мебель поставить в свой кабинет, который располагался в одной из двух башен.

Подъехали мои компаньоны, чьи особняки стояли по соседству. Каждый из нас лез из кожи вон, только бы утереть нос товарищам в вопросах отделки дома.

День провели славно. Выкупались в озере, пообедали шашлыками на траве и расписали пулю. В Питер я вернулся только в час ночи. Припарковав машину у подъезда, поднялся на свой третий этаж и обнаружил, что дверь не заперта. Нехорошее чувство переполняло меня, когда я входил в квартиру. Зажег бра в передней. На трюмо под огромным зеркалом лежала записка. Я машинально взял ее и, не читая, прошел в спальню.

Нина лежала на полу с синим лицом. Вокруг шеи был намотай электрический провод. Рядом лужа крови. Безымянный палец на левой руке, на котором было старенькое золотое колечко с маленьким изумрудом, доставшееся ей от бабушки, отрезан. Я стоял, как парализованный. Затем почему-то посмотрел на записку, которую держал в руках. Почерком дочери было написано: «Папа, звонил Сидоренко Константин Павлович. Он приехал сегодня и остановился в „Астории“. Завтра вечером уезжает».

Я опрометью бросился в комнату дочери.

В разорванной одежде, вся в крови, она лежала на ковре в неестественной позе. В метре от ее тела что-то блестело. Я подошел, нагнулся и поднял. Это была пуговица в форме черепа.

Именно эта пуговица привела меня в чувство. Паралич спал. Появилось бешенство. Я физически чувствовал, как бешеная злоба заполняет всю мою сущность. За несколько минут я превратился совсем в другого человека.

2. «ВЕДЬ ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С КАЖДЫМ»

КОГДА КУЗНЕЦОВ ВОШЕЛ В КАБИНЕТ, ОН СРАЗУ ЖЕ СПРОСИЛ, КТО ЗДЕСЬ САВЕНКОВ, ПРИБЛИЗИЛСЯ К НЕМУ И СКАЗАЛ: «ЭТО ТЫ УБИЛ МОЮ ДОЧКУ? ЧТО ЖЕ ТЫ НАДЕЛАЛ?» ОН КРЕПКО ОБНЯЛ САВЕНКОВА, И В ЭТОТ МОМЕНТ РАЗДАЛСЯ ЩЕЛЧОК. ЭТО СРАБОТАЛ ВЗРЫВАТЕЛЬ ГРАНАТЫ, КОТОРУЮ КУЗНЕЦОВ ДЕРЖАЛ В ПРАВОЙ РУКЕ. ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ РАЗДАЛСЯ ВЗРЫВ. ГРАНАТА РАЗОРВАЛА КУЗНЕЦОВА НА ЧАСТИ, А У САВЕНКОВА ВЫРВАЛА ВНУТРЕННОСТИ.

Водка! Древнее лекарство несчастных. Я пил второй день. Пил и не пьянел. Ощущал только одно — ненависть. Именно она была настолько сильна, что глушила хмель. Я отключил телефон. В дверь время от времени звонили. Я подходил и смотрел в глазок. Товарищи по работе. Следователь прокуратуры Синицин. Я без звука уходил на кухню и продолжал пить. На столе возле бутылок лежал вороненый пистолет системы «Макаров», который я купил в день наезда «крутых», не дожидаясь, пока Тарасов сделает мне разрешение. Здесь же лежали семейные фотографии. В основном последних двух лет. И лица жены и дочери были очень счастливыми. Опять звонки, и опять я, зажав в руке «макара», подхожу к глазку в надежде, что придут они.

С меня снимали допрос тут же, в квартире, после того, как жену и дочь увезли в морг. Следователь дотошно допытывался: не угрожал ли нам кто-нибудь; не подозреваю ли я кого-нибудь; какие вещи пропали. «Нет», «нет», «никакие», — отвечал я.

После его ухода я дозвонился до Тарасова и жестким голосом сказал ему: «Никому ни звука». «Понял, — сказал Тарасов, бывший офицер спецназа. — Помощь нужна?» «Нет», — кратко сказал я и повесил трубку. Я сам буду судьей. И судьей и палачом.

В дверь опять позвонили. Я взял пистолет, подошел к двери, заглянул в глазок и… распахнул дверь.

На пороге стоял Кот. Мы обнялись. Кот прижал меня к своей широкой груди и долго не отпускал. «Я все знаю», — чуть слышно прошептал он. Мне хотелось расплакаться, но проклятые слезы не шли. Я только издал какое-то странное хрюканье. «Терпи», — жестко сказал Кот и, отпустив меня и заперев дверь, прошел в кухню.

— Ты как здесь оказался? — спросил я. — Ты же вчера должен был уехать.

— Позвонил тебе на работу. Мне все рассказали.

— Помолчим, — сказал я, разливая водку.

Кот пил, не закусывая. Лицо не было сочувственным. Мы долго сидели молча и пили. Я начал пьянеть. На Кота водка не действовала, хотя к закуске он не притрагивался. Наконец он пристально посмотрел мне в глаза и произнес, скорее утвердительно, чем вопросительно: «Ты знаешь, кто это сделал!» Я кивнул головой. «Что собираешься делать?» «Мстить. И не отговаривай меня. Я их приговорил к смерти. Всех четверых». Он удовлетворенно кивнул головой и сказал: «Я пришел не отговаривать тебя, а помочь». «Не-ет, — протянул я, — это мое дело. Казнить буду сам». «Ты забыл, — сказал Кот спокойным и твердым голосом, — что враги любого члена ордена являются врагами всех членов ордена». И он указательным пальцем коснулся шрама на кисти моей левой руки. «Орден существует. Его никто не упразднял». «Казнить буду сам», — упрямо повторил я. «Я этого не оспариваю, но и ты не можешь лишить меня права участвовать в этом».

«ПОЗДНЕЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО, ПОЧЕМУ КУЗНЕЦОВ ТАК ПОСТУПИЛ. ОН НЕ БЫЛ УВЕРЕН В ПРАВОСУДИИ. ПОСЛЕ СМЕРТИ ДОЧЕРИ ОН ЗАМКНУЛСЯ, НИ С КЕМ НЕ РАЗГОВАРИВАЛ».

Там же.

— Зачем тебе влезать в уголовщину? Не надо, я сам.

— Это мне решать. Ты не можешь лишить меня права на это. И запомни крепко-накрепко. С тобой случилось то, что может случиться с каждым, в том числе и со мной.