Инквизитор - Сергей Норка

Кто-то хлопнул меня по плечу, затем раздался голос Кота: «Пошли».

Мы перелезли через бетонный заборчик, огораживающий территорию интерната, и направились к рощице, которая раскинулась вдоль берега залива.

Опустилась темнота, но мои спутники прекрасно ориентировались на темной местности, и скоро мы вышли к берегу речушки, впадавшей в Финский залив. Речушка была неширокая, но довольно глубокая, и издавала отвратительный запах, поскольку являлась единственной канализационной артерией Петергофа. Не знаю ее настоящего названия, но в интернате ее называли «Говнотечкой». Речка омывала остров, до которого с нашего берега было метра три.

Кот и Пинкертон пошарили в кустах, достали широкую доску и перекинули один ее конец на остров. Первым по доске пошел Кот, следом за ним я. Замыкал шествие Пинкертон.

Первое, что я увидел, ступив на остров, были могильные кресты. Как оказалось, остров был заброшенным еще в конце прошлого века купеческим кладбищем. Утром я обнаружил, что последнее захоронение датировалось 1887 годом.

Меня подвели к большому склепу, на крыше которого стоял ангел с крестом в руках. Кот зажег фонарик и открыл дверь. Склеп был пустой и дурно пахнущий. «Если пойдет дождь, можешь укрыться здесь», — сказал Кот. «Зачем?» — удивился — я. «Тебе придется провести ночь здесь, на кладбище. Это испытание. В шесть часов мы за тобой придем», — сказал Пинкертон. «Можешь отказаться, если боишься», — добавил он. «Я боюсь? — презрительно, но дрожащим голосом сказал я. — Уматывайте».

Члены тайного ордена не заставили просить дважды и удалились, не забыв стащить на противоположный берег доску, соединявшую меня с материком.

Мне было жутко и холодно. Затем стали мерещиться какие-то страшные звуки. Я залез в склеп и закрыл скрипучую дверь.

Кот и Пинкертон появились с лучами солнца. Я, наверное, в жизни больше никому так не радовался, как им. Оба по очереди пожали мне руку, после чего Кот достал из кармана носовой платок, измазанный кровью, и перочинный ножик.

«Ты прошел испытание и теперь должен поклясться на крови в верности ордену. Наши правила таковы: любой враг любого члена ордена является врагом всех членов ордена. Все деньги, которые тебе дают родители, сдаются казначею ордена, и как их тратить, решает магистр. Все домашние гостинцы сдаются в единый котел. О существовании ордена никому не говорить».

— Все? — спросил я.

— Все, — ответили хором мои товарищи по оружию.

— Кто магистр?

— Сейчас — я, — сказал Кот, — потом он (он указал на Пинкертона), потом ты. Каждый из нас будет магистром по одному месяцу по очереди. Клянешься в верности ордену?

— Клянусь, — сказал я и, воткнув в руку нож, оросил платок своей кровью.

С этого дня моя жизнь переменилась. Во-первых, через два дня, когда Рощин с друзьями вновь атаковали меня, им пришлось иметь дело с тайным орденом. Кот и Пинкертон без предупреждения кинулись в драку, и вскоре посрамленные рощинцы постыдно бежали, а сам Рощин, утирая кровь, пошедшую из носа в результате соприкосновения с кулаком Кота, бурчал, что «мы еще встретимся на узкой дорожке». Но встреч на поле браки больше не было. Во-вторых, Кот, который был силен в арифметике, за несколько дней ликвидировал пробелы в моих знаниях, а Пинкертон, тяготевший к литературе и русскому языку, ежедневно тщательно проверял мои домашние занятия и даже ухитрялся проверять диктанты, которые Валентина Васильевна устраивала нам ежедневно. В-третьих, я почувствовал себя частью силы, на которую мог рассчитывать в любой ситуации.

Так незаметно пробежали шесть лет, и настал день, когда мы простились с интернатом. Мои соратники сильно изменились. Кот стал здоровенным парнем, добродушным, любящим юмор, а Пинкертон — философом-скептиком, постоянно рассуждающим о смысле жизни и подвергающим всестороннему анализу окружавшую нас действительность.

На следующий после выпускного вечера день мы собрались в кафе на Невском. Это было последнее заседание ордена. Наши пути расходились. Каждый избрал свое будущее.

Отец Пинкертона, военный моряк, окончил Военно-морскую академию и получил назначение в Москву. Через несколько дней семья Пинкертона уезжала в столицу, где проживала его бабушка. Сам Володя готовился поступать на факультет журналистики МГУ.

Кот также решил попытать счастья в белокаменной и готовился поступать в московский иняз. Подразумевалось, что в период экзаменов он будет жить у Пинкертона.

Я же сдал документы в ЛГУ на исторический факультет. Что я поступлю, сомнений не было, так как моя мать дружила с деканом.

Мы сидели за столиком в углу и обсуждали прошлое и будущее, но каждый думал о своем. Когда кофе был выпит и пирожные съедены, Кот достал из портфеля носовой платок с выцветшими пятнами крови. Мне стало грустно. Из жизни уходил прекрасный период.

Мы с Пинкертоном успешно сдали вступительные экзамены и стали студентами, а Кот через месяц вернулся в Ленинград, не пройдя по конкурсу, и поступил учеником сварщика на Балтийский завод. Время от времени мы встречались. Я водил его на студенческие вечеринки, где он покорял всех своим юмором и доброжелательностью. Весной 1969-го он похоронил мать (отец его умер, когда ему было два года), а осенью его призвали в пограничные войска.

Провожал его я один. Мы ходили по перрону до тех пор, пока не раздалась команда: «По вагонам». С грустью смотрел я вслед уходящему поезду, ведь друзьями я так и не обзавелся, хотя приятелей было предостаточно.

С Пинкертоном связь прервалась сразу. И вспомнил о нем я только в конце 80-х, в период так называемой «перестройки», когда в газетах начали появляться его злые и умные статьи демократической направленности.

И вот, много лет спустя…

I. СТРАШНОЕ 199… год

ВОПРЕКИ АНТИКОММУНИСТИЧЕСКИМ МАНИФЕСТАМ, СОВРЕМЕННАЯ ПРАВЯЩАЯ ИДЕОЛОГИЯ И КАДРЫ ЯВЛЯЮТСЯ ПРЯМЫМИ ПРОДОЛЖАТЕЛЯМИ ПРОЦЕССОВ, КОТОРЫЕ РАЗВЯЗАЛА «ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ» И КОТОРЫЕ ЕЩЕ ДАЛЕКО НЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ.

В. Аксючиц (в прошлом диссидент).

Поплескавшись под холодным душем, я вытерся насухо мохнатым полотенцем и прошел в кухню. Настроение было прекрасное. Дела в фирме, которую я создал и возглавлял уже два года, шли превосходно, и сегодня я должен был подписать с мэрией контракт на крупную сумму.

На кухне жена и дочь завтракали.

— Какие планы на завтра? — спросил я, присаживаясь к столу и наливая себе чаю.

— Мы идем на референдум. Надо поддержать президента, — заявила дочь, намазывая хлеб маслом, — а вы, сэр, исполните свой гражданский долг?

И дочь и жена были ярыми поклонницами Темной Лошадки (так его окрестила пресса, когда он был еще кандидатом в президенты) и в период предвыборной кампании не только исправно посещали все митинги, организованные его сторонниками, но и несколько раз на добровольных началах распространяли листы с его речами.

— Мне, в отличие от вас, некогда заниматься всякой чепухой.

— Это не чепуха, папа. Неужели тебя не пугает весь этот криминальный беспредел? Кроме того, криминальная экономика — это такой же тупик, как и социалистическая, только еще хуже. Это я тебе как экономист говорю.

— Ну, во-первых, пока еще не экономист, а студентка, а во-вторых, мой бизнес, по-моему, неплохо идет и в нынешних условиях. Квартиру я купил, евроремонт сделал, дача строится. В три этажа. Чего вам еще не хватает?

— Спокойствия, — сказала жена. — Я тебя каждый день на работу как на фронт провожаю. Устала.

Мы вместе учились в университете и поженились на четвертом курсе. С Ниной мне повезло. В психологическом плане она заменила мне тайный орден. Все прожитые вместе годы я ощущал ее поддержку и понимание во всем. В ее отношении ко мне было что-то материнское. Именно благодаря ей я сумел пережить и гонения за «ложные взгляды на историю СССР», которым подвергся в годы тоталитаризма, и мытарства безработного историка в период «демократических реформ», когда взгляды мои на историю были признаны правильными, но мы втроем жили на ее нищенскую преподавательскую зарплату в коммунальной квартире на Лиговке. В этот тяжелый период Нина работала на трех работах. Уходила рано утром, а возвращалась поздно вечером. Измотанная, она ухитрялась вести домашнее хозяйство, в то время как я слонялся по городу или валялся на диване.

Потом все переменилось. Вместе с двумя приятелями я организовал строительно-реставрационную фирму, на которую посыпался дождь подрядов, поскольку один из учредителей имел крутые связи в мэрии. Мы работали до одурения. Дела резко шли в гору.

Я заваливал жену и дочь дорогими шмотками, регулярно водил в лучшие рестораны и возил по Европе с остановками в пятизвездочных отелях, стремясь компенсировать те бедствия, которые обрушились на их головы после победы «демократии».