Инквизитор - Сергей Норка

Меня никто не беспокоил. Еду и газеты приносили исправно. Я не выходил из комнаты, которая была оборудована как гостиничный номер, с туалетом и ванной. Желания покинуть это место, где еще несколько дней назад я искупался в крови, творя месть, и отправиться домой я не испытывал. Более того, сама мысль о том, что я рано или поздно должен буду переступить порог своей квартиры, приводила меня в ужас.

За время, пока я валялся в постели, газет накопилось внушительная кипа. Я начал их просматривать.

Все газеты публиковали аналитические статьи, посвященные победе Темной Лошадки на референдуме о введении неограниченного президентского правления. Я отметил, что количество мнений и прогнозов последствий наступления диктатуры явно превышало норму, которую средний российский обыватель мог переварить. Несколько раз на первой полосе одной из крупнейших московских газет мне попадались статьи, подписанные В. Дубковым. Пинкертон был ярым противником диктатуры, но в отличие от большинства демократически настроенных журналистов, не сыпал ярлыками и не пугал россиян Апокалипсисом, который в ближайшее время обрушится на страну в результате «победы Антихриста на президентских выборах и референдуме».

К разгону парламента и запрету на политическую деятельность я отнесся с полным равнодушием. Логический конец социальной вакханалии. Любой мало-мальски грамотный историк должен был предвидеть такой конец. А вот Временный уголовный кодекс мне понравился. Хотя и слабоват для современной обстановки. В решительности Темная Лошадка явно уступал своим предшественникам. Свод законов 1649 года предусматривал смертную казнь в двухстах случаях, в то время как ВУК — только в сорока восьми. Интересно только, как новый режим будет приводить в действие этот механизм при существующей судебной практике. Вряд ли диктатор осмелится ввести в действие «сталинские тройки», а нынешние суды не в состоянии воплотить ВУК в жизнь в необходимых масштабах. Нет, здесь нужно что-то другое.

«Президентский вестник» состязался с демократической прессой в описании ужасов российской действительности. Только события описывались настоящие и прошлые. Убийства, убийства, зверства, мерзость.

Во мне вновь заговорил историк. Я пытался осмыслить российскую историческую действительность, но она не подпадала ни под один из известных мне исторических законов. Феодализм в России — кровь и нищета. Капитализм в России — кровь и нищета (в сказки о благоденствии русского народа в 1913 году я не верил). Социализм — кровь и нищета. Новый капитализм — кровь, нищета и мерзость.

Постсоциалистический период вообще не поддавался объяснениям. Какая-то дикая смесь всех экономических формаций, включая первобытнообщинную и рабовладельческую. В памяти почему-то всплыли слова Сталина из моих галлюцинаций о психическом заболевании нации.

«В ЦЕЛОМ ПО РОССИИ КАЖДЫЙ ПЯТЫЙ ВЕРДИКТ ПРИСЯЖНЫХ — ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ. А ПО МНЕНИЮ НЕКОТОРЫХ АДВОКАТОВ, ЧУТЬ ЛИ НЕ КАЖДЫЙ ВТОРОЙ ПРОЦЕСС ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ОПРАВДАНИЕМ ПОДСУДИМЫХ. ПРИ ЭТОМ ИСКАТЬ ЛОГИКУ В ДЕЙСТВИЯХ ПРИСЯЖНЫХ СОВЕРШЕННО БЕСПОЛЕЗНО».

«Megapolis Express», № 1, 1997

Я включил телевизор. «Президентский канал» показывал интервью с премьер-министром нового правительства. Он был единственным известным стране политиком эпохи президента Ельцина. Набрав приличный рейтинг в предвыборной гонке, он за несколько дней до выборов неожиданно снял свою кандидатуру и, объявив о готовности возглавить правительство в случае победы Темной Лошадки, призвал своих сторонников голосовать за кандидата в диктаторы.

— Григорий Александрович, — обратился к нему ведущий. — Вы, что называется, демократ первого призыва. Каким образом Вы оказались в команде диктатора? Что заставило Вас, политика демократической ориентации, примкнуть к диктатуре?

Умное лицо премьера стало насмешливым. Он некоторое время смотрел на ведущего, как учитель на бестолкового ученика, не понимающего десятичной дроби. Стиль и эмоциональное оформление его речи меня всегда немного раздражали. Раздражали и сейчас, но, тем не менее, я признавал, что это первый человек в российском правительстве за последние десять лет, чье лицо носило признак интеллекта.

— Во-первых, я не политик. Я — экономист. То, что я занимался политикой и даже возглавлял политическое движение, было ни чем иным, как актом гражданского отчаяния. К сожалению, путь к руководству экономикой России всегда лежал не через профессионализм, а через политику.

Во-вторых, я ни к кому не примыкал. Я занял государственный пост. Я это подчеркиваю. Государственный, а не политический. Так что, если я и примкнул к кому-либо, так это к государству.

— Но, насколько я помню, Вам предлагались высокие посты и в прежнем, скажем так, демократическом правительстве. Почему же вы отказались примкнуть к государству в период демократии?

— Вопрос с подвохом?

— Ни в коей мере… Я действительно хотел бы разобраться в трансформации Вас из сторонника демократии в сторонника диктатуры.

— Я не сторонник ни демократии, ни диктатуры. Я сторонник экономики и правильного ею управления. Если бы на выборах победили коммунисты, реставрировали коммунистическую диктатуру и предложили мне возглавить правительство, я бы отказался. По той простой причине, что не видел бы никаких перспектив к радикальным изменениям в системе управления. Потому что экономике продолжали бы диктовать свою волю политики, только уже представляющие интересы других финансовых и коммерческих структур. Хотя не исключаю, что и прежних. И, в конечном итоге, интересы конкретных физических лиц, которые не светятся в прессе и на телевидении. В ход продолжали бы идти различные по форме, но одинаковые по содержанию трюки для получения конкретными структурами, а точнее личностями, сверхприбыли, которая по-прежнему перекачивалась бы за рубеж. Всякие квотирования, лицензирования, КНО, налоговые и таможенные льготы, институты уполномоченных банков Минфина и так далее, и так далее. Диапазон достаточно широк. При полном отсутствии какой-либо ответственности этих политиков на должностях вице-премьеров и министров и подвластных им чиновников.

— Почему вы думаете, что теперь это невозможно?

— Сами увидите. Во-первых, о безнаказанности, как вы уже, видимо, догадались, теперь речи быть не может. Но не это главное. Главное, что создана новая система управления, и решения правительства будут направлены исключительно на экономические интересы государства. Это во-вторых.

— Вы имеете в виду, на интересы общества?

— Нет. К сожалению, из-за сложившейся ситуации мы вынуждены на первом этапе разделить интересы государства и общества. Но интересы общества — это второй этап, который наступит автоматически после того, как интересы государства будут удовлетворены.

— Это мы уже слышали от коммунистов в период социализма.

— Верно. Они провозглашали приоритет интересов государства. Но, увы, интересами государства они считали сохранение созданной ими идеологии. И когда вставала дилемма — идеологический догмат или экономическая целесообразность, они отдавали приоритет первому. Если бы они действительно создавали сильное экономически, а не идеологически государство, то интересы общества удовлетворялись бы автоматически. Это альфа и омега любой экономики. Сильное государство, я имею в виду экономику, а не вооруженные силы, — богатое население. Но я продолжаю о будущем, после экскурса в прошлое. Правительство, которое я возглавил, получило полную свободу действий. Кроме того, мне предоставлено право монопольно решать все кадровые вопросы, касающиеся правительства, и я получил гарантии президента, что в ближайшие два года ни он, ни один из членов его команды не вмешаются ни в один вопрос, находящийся в компетенции правительства. Фактически я — экономический диктатор России. Естественно, на мне лежит вся ответственность.

— К какой же ответственности Вас могут привлечь, если вы провалите экономическую политику?

— Почитайте Временный уголовный кодекс. Там Вы найдете по меньшей мере пять статей, по которым меня можно будет приговорить к расстрелу.

— И Вы согласились на такие условия?

— Я не согласился. Я их выдвинул, а президент их принял.

— Когда Вы говорите «правительство», Вы имеете в виду и силовые структуры?

— За исключением министерства обороны.

— Какова же роль президента и его команды?

— Их роль будет заключаться только в обеспечении работы правительства и выполнения его решений. Самыми жесткими методами. Когда я подал президенту экономическую программу вывода российской экономики из кризиса, он отказался ее читать и сказал: «Я в этом ничего не понимаю. Об эффективности Вашей концепции я буду судить по результатам. Но помните. Мы будем быстро и жестко устранять все препятствия к ее реализации. Как, это уже моя забота. В этом Вы ничего не понимаете. Но Вы ответите за свою программу головой».