Робеспьер - Эрве Лёверс

муниципалитетом, на том основании, что Робеспьер "больше не занимает должность"; но для него это не имеет значения. Шесть человек ждут его в трёх лье от города, где они его поздравляют и сажают в экипаж, украшенный цветами и ветвями дуба. На подступах к крепостным стенам, кортеж был усилен всадниками и трубачом 13-го полка, а затем вооруженной Национальной гвардией. Робеспьера встречают как героя: "Женщины на его пути, - рассказывает один воодушевлённый журналист, - показывали его своим детям, и слёзы умиления струились по их лицам". После ужина, устроенного в его честь, он вернулся в клуб и получил… гражданский венок, при отсутствии членов муниципалитета, дистрикта и суда, которое было замечено. Он остаётся в городе на три дня, прежде чем вернуться в Аррас, а потом задержаться "в одной из ближайших деревень"[130].

Прошёл почти месяц, в течение которого перемещения и деятельность Робеспьера перестают интересовать прессу; перед своей поездкой в Лилль, он, кажется, не посещал другие клубы, например, в Сент-Омере, Булонь-сюр-Мер или Дуэ. Он находит время, чтобы отдохнуть и увидеться со своей сестрой Шарлоттой, своим братом и их друзьями, среди которых супруги Бюиссар. Прежде, чем уехать обратно в столицу, он возвращается в Лилль, где его встречают более сдержанно. Прибыв в четверг 24 ноября, он в тот же день присутствует на чрезвычайном заседании клуба, с которым он состоял в переписке в период Учредительного собрания. Размещённый рядом с председателем, членом Учредительного собрания Нольфом, он произносит речь, которой бурно аплодируют, затем получает, как уточняет реестр… гражданский венок, "заслуженный за множество по праву приобретённых званий". После короткой поездки Робеспьер достигает Арраса, а затем направляется в Париж; в качестве общественного обвинителя именно здесь он должен остановиться в своей резиденции. Ему не суждено больше увидеть свой город.

В Аррасе Робеспьер оставляет свою сестру Шарлотту. Он оставляет также Огюстена, который, как и их друг Гюфруа, хотел бы быть избранным в Законодательное собрание. Если ассамблея избирателей не сделала его депутатом, она, тем не менее, ввела его в совет департамента, в то же самое время, как и молодого юриста из Фревана: Филиппа Леба. Огюстен Робеспьер и юрист сближаются, приходятся по душе друг другу. Первому двадцать восемь лет, второму двадцать шесть; вскоре и один, и второй станут членами Конвента, и их жизни драматически прервутся в июле 1794 г. В данный момент Огюстен ведёт бой в Аррасе. Он борется; он воспламеняется, и он тоже хочет пережить упоение блестящих триумфов и славных поражений. Рассказывая о своём победном противостоянии с главным прокурором-синдиком и членами директории и её совета, он сравнивает его со знаменитым заседанием Якобинского клуба в декабре 1790 г.: "Ты помнишь день, когда Мирабо влез на стол и, собрав вокруг себя якобинских депутатов, стал говорить, с целью заставить тебя замолчать по вопросу об организации национальной гвардии. […]"[131]. Он следует по стопам своего старшего брата.

Подъезжая обратно к Парижу, куда он прибывает 28 ноября 1791 г., Максимилиан Робеспьер не полностью покидает свой город. Даже если должностные лица враждебны ему, он может рассчитывать на своих близких, которые проявляют бдительность и информируют его: это члены административного совета Леба и Робеспьер "младший", прокурор-синдик дистрикта Гюфруа, мировой судья Бюиссар. Он может также опереться на якобинцев Арраса, Лилля, Бетюна и многих городов Па-де-Кале, Нора и других департаментов: эти "Друзья Конституции" тоже проявляют бдительность.

"Генерал Буря"

Если Робеспьер возвращается в Париж, следует напомнить, что это, прежде всего, потому, что у него есть миссия, которую предстоит выполнить; как и многие бывшие члены Учредительного собрания, он должен способствовать установлению "нового порядка". Но в ожидании, пока будет учреждён уголовный трибунал весной 1792 г., он имеет достаточно времени; он проводит его, посещая трибуны Законодательного собрания, участвуя также в работе Друзей Конституции, читает, пишет… Его вовлеченность такова, что он фактически забывает о своей должности судьи. Для обозревателей с осени 1791 г., как и для историков, Робеспьер, прежде всего, якобинский оратор. Начиная с лета и разрыва с фейянами, начиная с его борьбы за сохранение клуба, за возвращение "потерянных" патриотов и за предотвращение того, чтобы провинциальные общества отказывались от их аффилиации, он силён более, чем когда-либо. В "Рокамболе", открыто враждебном "якокинцам"[132], Робеспьер – "генерал Буря", "генералиссимус банды, её создатель, её бог и дож in fieri[133] Республики".

В настоящее время его авторитет едва ли оспаривается, даже если другие деятели постепенно заставляют себя принять. 2 октября 1791 г., когда он собирается отправиться в Аррас, якобинцы назначают его вице-председателем, под началом талантливого публициста, теперь депутата Законодательного собрания: Жака Пьера Бриссо. Робеспьер ценит его; в своём "Патриот франсе" ("Французском патриоте"), журналист, который на четыре года старше его, всегда доброжелательно комментирует его борьбу. По возвращении из путешествия в Артуа, популярность Робеспьера остаётся в клубе безупречной; в вечер его прибытия в Париж (28 ноября), перед тем, как пойти обедать у Петиона, он с жаром встречен здесь Колло д'Эрбуа, председателем заседания, который уступает ему своё кресло. Робеспьер остаётся одним из героев дня, как и его "дорогой Петион", ставший мэром Парижа после единоборства с Лафайетом. Исход этой борьбы радует Робеспьера: "Это торжество патриотизма и безукоризненной честности над интригами и тиранией"[134].

Избрание Петиона, возрождение якобинцев, знаки уважения, полученные из Парижа, Бапома, Арраса, Бетюна или Лилля в течение октября ободряют его, наравне с первыми заседаниями Законодательного собрания; оно "значительно превосходит предыдущее Собрание"[135], пишет он своему другу Бюиссару. В конце ноября он полагает, что название фейянов стало теперь предметом насмешек, что д'Андре, Барнав или Дюпор вызывают презрение и что "министерская партия" разоблачена. Человек оправляется от разочарований весны и лета; вопреки эмигрантам, вопреки неприсягнувшим священникам, силу которых он не склонен недооценивать, он хочет для себя успокоения и успокоительного.

Постоянно бывающий в Якобинском клубе, Робеспьер часто берёт здесь слово. В конце нынешнего, 1791 г., его слушают. Он говорит о своей вере в Законодательное собрание и намерен сделать клуб благоразумным защитником Конституции. Как и два года спустя, во время всплеска так называемой "дехристианизации", он возражает тем, кто ставит на обсуждение приверженность к религии: не следует оскорблять верования (к которым он чувствителен); следует избегать облегчения работы неприсягнувших