Робеспьер - Эрве Лёверс

изменить, а о том, чтобы привести текст в порядок, Робеспьер недоверчив. В напечатанном проекте, хранящемся теперь в библиотеке Национального собрания, он тщательно прокомментировал и снабдил пометками статьи, которые казались ему наиболее спорными. В них он напоминает о неотчуждаемости суверенитета; в них он разоблачает противоречия между предполагаемым допуском ко всем общественным должностям и условиями ценза; он обращает внимание на то, чтобы ограничить могущество исполнительной власти… Это только заметки, отрывки фраз, вписанных его тонким и нервным почерком; но они создают общую картину удивительно твёрдых убеждений: "Богатство развращает больше, чем бедность"; "Богатый депутат хочет увеличить своё состояние, бедный депутат хочет быть свободным"; "Разве те, кто вас избрал, могут быть ограблены вами?"; "Заметьте, что это ваши комитеты попирают Конституцию, а я её защищаю"… К тому же, во время дебатов Робеспьер повторяет целые отрывки из своих предыдущих произведений, таких, как его речь о серебряной марке (апрель 1791) и о свободе прессы (май 1791).

Робеспьер множество раз берёт слово с 8 августа по 3 сентября, он выступает восемнадцать раз по вопросу о Конституции. Опираясь на Руссо, он озабочен предполагаемым отчуждением суверенитета, смущён тем, что король может быть приравнен к представителю нации или что у части народа может быть оспорена возможность осуществить акт суверенитета (10 августа). Вновь ссылаясь на Руссо, который не смог бы стать членом избирательной ассамблеи, он утверждает, что "неправда, будто надо быть богатым, чтобы любить свою родину"[125], и требует отмены "декрета о серебряной марке и об условиях избираемости, предписанных для выборщиков"[126] (11 августа). Ему удаётся добиться регулирования права слова министров в Собрании (15 августа) и признания за членами королевской семьи статуса "активных граждан" (25 августа), но согласия не последует, когда он высказывается против титула принца, который внушает ему опасения, как возможность возрождения дворянства (25 августа), или, когда он хочет облегчить пересмотр Конституции (30 и 31 августа).

Ввиду отсутствия возможности внести изменения в конституционный текст, Робеспьер борется за абсолютную свободу прессы, которую он продолжает считать "единственным тормозом деспотизма"[127]. Пусть Собрание декретирует, требует он, что "всякий гражданин имеет право публиковать свое мнение, не подвергаясь никаким преследованиям"[128], кроме как для призыва к неповиновению законам, о котором Учредительное собрание уже высказалось (22 августа). Как мог бы он их убедить? Он больше не может предотвратить лишения клубов части их прав. И всё же, он защищал их 29 сентября, обличая в проекте Ле Шапелье "предвзятые мнения, частные обиды"; Робеспьер воспринимает его, как месть тех, чьи компромиссы были множество раз разоблачены якобинцами до ужасных июльских событий. Этому депутату, некогда бывшему в авангарде бретонской депутации, который объявляет, что Революция закончена, Робеспьер возражает, что она будет закончена, когда будет утверждена Конституция, особенно благодаря клубам. Под многократные аплодисменты трибун, на которых появляются первые избранные в Законодательное собрание депутаты, он говорит о своей вере в новое Собрание, немалое число членов которого часто посещало Якобинский клуб в Париже или в провинции: "Я знаю, что они – это надежда французской нации, и что именно им она, наверняка, поручает заботу защищать свободу от развития макиавеллевской системы, грозящей ей грядущим разрушением".

После завершения заседания, посвящённого закрытию Учредительного собрания (30 сентября), в присутствии королевской четы, официально покорной Конституции, депутаты покидают Манеж. Когда выходят "Приёры, Грегуары, Рёдереры, Бюзо, Королле [sic], наконец, все те, чей патриотизм нисколько не отрицается", читаем мы в "Анналь патриотик э литерэр" ("Патриотических и литературных анналах"), многочисленная толпа аплодирует. Под аккомпанемент военной музыкой, воодушевление ещё усиливается, когда, рука об руку, появляются Петион и Робеспьер: "Аплодисменты, браво, крики: "Да здравствуют Петион и Робеспьер! Да здравствуют безупречные депутаты!" – льются со всех сторон. Вероятно, встреча происходит по инициативе одного из столичных клубов; но она искренняя и бурная. В награду за их "гражданскую доблесть" и их "неподкупность" граждане дарят им дубовый венок, оплетённый трёхцветной лентой. Одна женщина передаёт своего ребёнка, чтобы он мог их обнять. Патриоты хотят распрячь лошадей из фиакра, в который они сели, и повезти экипаж сами в знак признания; Робеспьер спускается: "Граждане, - говорит он, - что вы делаете? […] Разве вы уже не помните больше, что вы свободный народ?"

Некоторым Робеспьер внушил тот образ, в котором он хотел, чтобы его воспринимали; но только некоторым. Там, где Перис Дюлюк насмехается над этими "так называемыми великими людьми", "которые не начертали ни одной круглой части буквы "а" в Конституции, от которых не исходило ни одного декрета, ни одного закона по какому-либо вопросу", Камиль Демулен прославляет "двух Катонов от Легислатуры". Кто лучше, чем добродетельный Катон Утический, кто лучше, чем враг Цезаря, храбрый, бескорыстный республиканец, этот человек, который предпочёл скорее отдать свою жизнь, чем жить в стране, лишённой свободы, мог бы олицетворять сущность их обоих? В последующие недели из Страсбурга, из Тюля, из Лиона и из других мест, от Обществ Друзей Конституции выражаются благодарности "добродетельным" Петиону и Робеспьеру.

Учредительное собрание разошлось, его работа завершена. Робеспьер больше не депутат. Он вошёл в историю. В Салоне, который открылся в Лувре примерно в середине сентября, он один из избранных депутатов, таких, как Дюпор, Талейран, братья Ламеты, Мирабо, д'Эгийон или Тарже, портретом которого могут полюбоваться посетители. Вот он, представленный Жозефом Бозом ("весь жёлтый и весь бледный", - пишет некий критик); вот он снова, от Аделаиды Гиар ("весь красный", - пишет о нём тот же самый). Однако его репутация вызывает раскол; его ненавидят одни, те, кто видят в нём только демагога, и он вызывает восхищение у других. В похвалах, которую ему воздают, он друг народа, его чувствительный, бесстрашный, неподкупный и бескорыстный глашатай, готовый при необходимости отдать свою жизнь ради принципов. Тем не менее, он остаётся человеком действующим; 27 сентября м-м Ролан пишет ему: "Вы много сделали, месье, чтобы продемонстрировать и распространить эти принципы; это прекрасно, это утешительно иметь возможность создать такое свидетельство в том возрасте, когда столькие ещё совсем не знают, какое поприще им предназначено; вам остаётся пройти великий жизненный путь, дабы все его отрезки соответствовали началу, и вы пребываете на арене, где ваше мужество не будет иметь недостатка в упражнении".

30 сентября 1791 г. другие, как и Робеспьер, полагают, что Революция не закончена.

Глава 13