Робеспьер - Эрве Лёверс

как великий человек, он произносит речь, затем проходит через город под "хлопанье в ладоши" и возгласы одобрения. Всё ещё кажется ему возможным! Однако 21 июня Учредительное собрание сталкивается с наихудшим кризисом после июльских и октябрьских дней 1789 г.; Робеспьер узнаёт о нём утром. Король и его семья бежали. Они покинули Париж, и никто не знает, где они находятся. Следует ли отчаиваться? В тот же день у Якобинцев Робеспьер уверяет: "Этот день мог быть прекраснейшим днем революции; он еще может стать таким"[122]. Его последствия будут не такими, как он ожидает, но они вскоре изменят его публичный образ и усугубят раскол мнений о нём; ещё больше, чем раньше, некоторые станут им восторгаться, другие ненавидеть. В некотором смысле, степень выраженности и контрастность этих взглядов выявит усиливающиеся политическое разделение общества.

В прессе и на заседаниях клубов молва о бегстве или похищении короля носилась в течение нескольких месяцев, и в январе 1791 г. в Якобинском клубе у Робеспьера они вызывали некоторое доверие. На этот раз слухи воплотились в жизнь. Незаметно, насколько это было возможно, в ночь с 20 на 21 июня, король и его семья покинули Тюильри в тяжёлой берлине, запряжённой шестёркой лошадей, в сопровождении кабриолета. Всё, или почти всё, было предусмотрено, чтобы бегство произошло без препятствий. Официально барон де Корф путешествует со своей свитой; вот королева, переодетая русской дворянкой, Людовик XVI в костюме бухгалтера или юриста, принцесса Мария-Терезия в качестве молодой девушки и дофин… в образе маленькой девочки. Этого им достаточно, чтобы добраться до места недалеко от границы, где их ждёт Буйе и его люди; тогда они будут в безопасности. Но большое количество задержек, подозрительный взгляд почтмейстера в Сен-Мену, Жана-Батиста Друэ, а затем арест карет в Варенне кладут конец бегству; это происходит в ночь с 21 на 22 июня. До тех пор, пока новость не достигла Парижа вечером 22 июня, смятение было всеобщим.

В Собрании, которое решило заседать непрерывно, задаются вопросом о возможных последствиях этого бегства: политическая неопределённость, возобновление народных волнений, быть может, война? В то время как Конституция почти закончена, многие хотят сохранить лицо и выиграть время для ожидаемого возвращения короля. Так Собрание говорит о его "похищении" и отдаёт приказ о том, чтобы его остановить; оно пытается успокоить французов прокламацией; оно также организует деятельность исполнительной власти без монарха. Для Робеспьера это компромисс и даже измена. Он высказывается об этом в Якобинском клубе вечером 21 июня. Там, где Собрание говорит о "похищении", он обличает "бегство" и дезертирство; там, где оно надеется на возвращение Людовика XVI, он призывает к полной реорганизации органов власти. Согласно ему, требуется принять серьёзные меры, и "наименьшим из благодеяний этого дня будет сбережение тех 40 миллионов, в которые нам обходится содержание королевской персоны"[123]. Он не чувствует уверенности. Он обвиняет министров, осведомленных о планах короля; он обвиняет Собрание, которое "изменяет интересам нации" и выказывает готовность уступить требованиям монарха, который, на границе, мог бы угрожать, чтобы получить больше власти.

Никогда, даже во время июльских и октябрьских дней 1789 г., Робеспьер не представал в столь трагическом свете. Он часто говорил себе о готовности к жертве, но на этот раз он видит себя почти одного против всех: "Я знаю, что обвиняя, таким образом, почти всех моих коллег членов Собрания в том, что они контрреволюционеры, одни по невежеству, другие вследствие уязвленной гордости, третьи вследствие слепого доверия, многие, потому что они развращены, я знаю, что я возбуждаю против себя все самолюбия, оттачиваю против себя тысячу кинжалов, становлюсь мишенью ненависти и злобы. Я знаю, какую судьбу мне готовят. […] Я приму почти за благодеяние смерть, которая не даст мне быть свидетелем бед, представляющихся мне неотвратимыми"[124]. У Якобинцев, в этот день 21 июня, его высказывания возбуждают энтузиазм, который современники сравнивают с заседанием в Зале для игры в мяч. "Мы все умрём вместе с тобой", - восклицает Демулен. Тотчас члены клуба встают и дают клятву защитить его и жить свободными или умереть. В течение следующих недель слухи об аресте или убийстве Робеспьера, а также Петиона и Дантона становятся навязчивыми. Их сторонники убеждены, что они рискуют своей жизнью.

Пока Учредительное собрание хочет начать переговоры, успокоенное арестом короля, Робеспьер, Бюзо, Грегуар или Петион требуют, чтобы его бегство не осталось без последствий. В то время, как Собрание готовится объявить предателями нации только соучастников "похищения", Робеспьер требует лишения власти (23 июня). Конечно, слово не было произнесено; но все поняли идею, и "Собрание, - сообщает "Курье экстраординэр" ("Чрезвычайный курьер"), - казалось поражённым дерзостью высказывания". Робеспьер повторяет то же самое и в последующие дни: он удивлён, что депутаты не доверяют трибуналу Тюильри допрос короля и королевы (26 июня), он напоминает, что всякое преступление должно быть наказано, даже совершённое первым должностным лицом, и предлагает обратиться к "желанию нации, чтобы вынести решение о судьбе короля" (14 июля)… Согласно мнению депутата, королевская неприкосновенность имеет свои границы. Больше, чем когда-либо для некоторых он Неподкупный, для других потомок Дамьена.

Кризис обостряется в июле, когда в Собрание приходят некоторые письма, которые выражают сожаление о подорванном доверии, или иногда предлагают уход от монархии. Даже если провинция хочет доверять депутатам, ситуация щекотливая; она становится таковой ещё более 15 июля, когда Учредительное собрание постановляет, что есть основания выдвинуть обвинения против Буйе и его сообщников. Косвенно оно подтверждает тезис о похищении, оправдывает короля и поддерживает конституционный строй. В Собрании Робеспьер выражает обеспокоенность этим; тщетно. Однако, по его словам, дебаты не закрыты: "Возможно, что Собрание имело намерение объявить Людовика XVI непричастным к делу, - заявляет он у Якобинцев, - но, если я рассматриваю декрет, который оно издало, то я совсем не вижу, чтобы оно там заявляло об этом намерении". Не противоречащее закону, обращение к аффилированным обществам, призывающее к народному обсуждению, представляется ему возможным.

Чего хочет Робеспьер? Регентства или смены династии? Республики, как Бриссо или кордельеры? Если он этого не уточняет, то не из-за нерешительности, а потому что, согласно ему, главный вопрос не в этом; монархия, республика – только слова, за которыми можно создать множество вариантов реальности. К тому же, в традиции XVIII столетия монархия и республиканский дух не противоречат друг другу; так Робеспьер может утверждать, что "всякое свободное государство, где нация что-то из