Драконово семя - Саша Кругосветов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Извиваясь и пыхтя, весь в пыли, Игнат задом кое-как выбрался из ниши и бросился в соседнее помещение.
Комната матери теперь не походила на только что виденную им загадочную женскую светелку. Перед ним была привычно-скучная спальня, в которой вечерами мать, отложив вязание и позевывая, помогала ему выполнять домашние задания. Где ворчала и жаловалась на его плохой почерк, на грязь и кляксы в тетради, выговаривала за криво повязанный галстук школьной формы, за тройки по математике и литературе: «Ну математика – ладно, она тебе не дается. А литература? Ты ведь столько читаешь, знаешь много такого, о чем я, например, даже не слышала… Да и язык у тебя подвешен как надо. Хватит то и дело бегать в мамину комнату, чтобы якобы взглянуть на кораблики в Речном порту, – что за ребячливость, ты ведь взрослый парень», где, подперев рукой щеку, сверяла принесенную с работы бухгалтерскую ведомость или подолгу корпела над товаротранспортными накладными.
Игнат решил исследовать щель с этой стороны. Сразу и не отыщешь ее. Но если хорошенько приглядеться, то там, где по верху деревянной облицовочной панели (позднейший новодел) узенькой деревянной нахлобушкой бежал кант, в одном месте ловко пряталась заветная щель.
Стремительно вернувшись в свою комнату, он собрал и положил на место разбросанную одежду и прочее содержимое ящиков, аккуратно задвинул их и дал себе слово не делать в дальнейшем ничего такого, что могло бы привлечь к шкафу внимание матери или других взрослых.
После того как Игнат обнаружил секретную щель, он придумал тайную месть для матери. Если та особенно к нему придиралась, то, едва поворачивался ключ в его комнате, мальчик осторожно вытаскивал ящик и подолгу разглядывал, как мать собиралась ко сну. В те же вечера, когда она бывала добра с ним, он не подглядывал.
Выяснилось, что перед сном она имеет обыкновение раздеться догола, даже если в доме прохладно. Большое зеркало находилось в скрытом от его глаз углу комнаты, и, если обнаженная мать подходила к зеркалу достаточно близко, разглядывать ее становилось почти невозможно.
Ей уже под сорок, и тем не менее тело моложавой женщины, много лет ведущей здоровый и во всех отношениях достойный образ жизни, к тому же регулярно занимающейся йогой, оставалось стройным и подтянутым. Обычно перед сном она с головы до ног натиралась какими-то растворами, содержащими, наверное, лаванду и другие травы индийской медицины, после чего опускалась на коврик перед зеркалом и, уставившись в него рассеянным взглядом, неподвижно сидела в позе лотоса, распространяя вокруг специфические ароматы этих растворов, настолько сильные, что они через щель проникали в соседнюю комнату. В такие моменты Игнат ощущал некое подобие умопомрачения, голова кружилась, по обоям начинали сами собой бегать чертики, пятнышки алого лака ногтей матери казались ранками с запекшейся кровью.
У Игната впервые появилась возможность внимательно рассмотреть женское тело.
Шея плавно переходила в светло-бронзовые плечи, потом – в слегка загорелые руки. Белые, словно светящиеся изнутри, плоды теплой плоти начинались от основания груди, резко вздымались, темные соски, словно жившие отдельной жизнью, задорно смотрели вверх и в стороны. Взгляд скользил дальше: чуть заметно дышащий живот был бы очень хорош, если б кожа на нем не пошла уже небольшими складками – послеродовыми растяжками, причину появления которых пытливый Игнат разыскал, заглянув в вездесущую «Википедию».
А потом его взор добирался и до тех самых черных земель. Ему не удавалось их как следует рассмотреть, даже глаза начинали болеть от напряжения… В голове пробегало множество скабрезных словечек из лексикона петрозаводских подворотен, но и с помощью этого среза грубоватой народной мудрости ему не удавалось проникнуть воображением в тайну, скрытую за темными зарослями. Скорее всего, его приятели были правы: там просто ничего нет. Дыра в теле – ничего, кроме пустоты. Пустота – начало всего, все мы родом из пустоты. Интересно, пустота этой космической дыры связана как-нибудь с мистической пустотой его собственного мира?
Игнат был уверен, что умен и по-настоящему талантлив, – в собственную исключительность, в их особую одаренность верили все его приятели из кружка Моргенрота, и он тоже, – что мир устроен куда как просто, напоминая обычный набор «Лего». Как объяснял Лавей, автор «Сатанинской библии», «жизнь – величайшая милость, смерть – величайшая немилость. А посему жить надо здесь и сейчас! Нет ни небес в сиянии славном, ни ада, где жарятся грешники. Здесь и сейчас наш день наслаждения и вечных мук! Здесь и сейчас лови свой шанс!»
Думают, опасность – это когда кому-то пустили кровь, а газеты раздули шумиху. Что за чушь! Настоящая опасность заключена в самой жизни, которую может прервать каждый, кто сильнее. С самого рождения смерть прорастает в нас корнями – нам ничего не остается, кроме как холить ее и лелеять.
Что касается размножения, обыкновенной функции организма – такой же, как поесть или, к примеру, облегчиться, – окружающий социум недостойных его внимания взрослых сделал все, чтобы окутать эту простейшую функцию ореолом невообразимой тайны. Отцы и учителя совершают преступление уже тем, что вкладывают особое значение в понятия «отцы» и «учителя» и каждый день доказывают это детям. А из этого следует простой, но практически важный вывод, что исчезновение из его жизни отца – Игнату было тогда восемь – стало событием скорее радостным, чем печальным.
Ночник погашен, и залитая лунным светом обнаженная женщина во всей ее неотразимой и разящей наготе стоит перед зеркалом! Как это объяснить? Тайно подсмотренный лунный пейзаж со встроенной, будто незнакомой материнской фигурой открылся ему в своей откровенной бессмысленности и одновременно многозначительности, словно идеальное воплощение торжествующей пустоты, непостижимой истины мироздания. Ощущение пустоты и неистовое желание разгадать ее в ту ночь лишило мальчика сна. Истинную реальность пустоты можно постигать лишь непосредственно и всю целиком – такой, какова она есть, не дробя на элементы. Нет, ему не по силам одолеть этот мрак, этот помрачающий разум абсурд. «Кабы я стал одноклеточной спорой или инфузорией-туфелькой… – думал он в отчаянии. – Мельчайший организм не задается вопросами пустоты, он просто живет…»
По ночам в открытое окно залетали звуки взлетающих или заходящих на
