Красное золото - Виталий Олейниченко

Мы стояли на высоком — метров десять — обрыве и с тоской взирали на бурлящий под нашими ногами поток. Переплыть его со страховкой было, в принципе, можно, но вот как спуститься по строго вертикальной скале к воде? И как потом подняться на точно такие же скалы противоположного берега? Альпинистскими навыками никто из нас не обладал, даже опытные Лелек с Болеком признали себя абсолютными профанами. А если бы и обладал — что ж он, один бы дальше пошел, бросив остальных вести первобытный образ жизни в этом междуречье?

Как ни странно, выход из сложившегося положения нашел именно я. Стоял, стоял себе на берегу, да и вспомнил прочитанную еще в далеком детстве книгу сэра Артура Конан-Дойла о похождениях громогласного профессора Челленджера со товарищи (не путать с американским шаттлом) в Затерянном мире. Там герои, оказавшиеся в аналогичной ситуации, срубили… или спилили? Уже не помню… огромное дерево и по нему, как по мосту, перебрались на неприступное высокое плато.

Я тут же поделился своими соображениями с зачарованно глядящей на дикий разгул водной стихии компанией.

— Ну, это в книжке… — протянул Михаил. — Хотя попробовать, конечно, стоит. Собственно говоря, выхода у нас все равно другого нет.

Деревьев необходимой высоты на обрыве росло предостаточно. Мы наметили наиболее нам подходящее, Лелек вытащил из рюкзака пилу, напоминавшую больше велосипедную цепь с зубьями, и они с Сергеем принялись за дело. Через некоторое время мы с Мишей их подменили. Потом пилили Сергей с Болеком, а Лелек координировал их действия, так как процесс, поначалу казавшийся бесконечным, все же подходил к успешному завершению.

— Достаточно! — скомандовал внимательно наблюдавший за работой пильщиков Лелек. — А теперь — разом! Только осторожнее, прыгать будет! — и уперся руками в уже слегка накренившийся в сторону потока шершавый смолистый ствол.

Кто или что будет прыгать, я не понял, а спросить не успел, потому что прочно, казалось, обосновавшееся на уступе дерево, слегка затрещав, подалось вдруг под нашими общими усилиями и, набирая скорость, стало заваливаться.

— Назад! — заорал истошным голосом Михаил и я, не успев ни удивиться, ни испугаться, машинально отскочил метра на два. То же самое незамедлительно исполнили и все остальные.

Длинный могучий ствол, взметнув тучу песка и пыли, прочертил кроной дугу, гулко ударился о камень правого берега, подпрыгнул, ударился снова, уже тише, и вдруг со страшным треском разломился на две неравные части. Оставшийся на нашем берегу необхватный комель резко задрался вверх и исчез в провале. Лишь теперь я понял, что имел в виду Лелек, говоря: «прыгать будет», а когда понял, покрылся холодным потом, представив, что непременно случилось бы с нами всеми, не отпрыгни мы по Мишиной команде.

Заглянули с обрыва вниз — исполинские обломки лежали поперек реки и разъяренная вода переливала через почерневшие лапы белопенным буруном.

— Еще елок пятьдесят свалим — будет плотина. По ней и переберемся, — мрачно пошутил Болек.

— Суховатое было, зараза, — зло сплюнул под ноги запарившийся Сергей. — Надо нам эта… какую-нибудь дровину посвежее валить, чтобы не треснула.

— М-да… Делать нечего, друзья мои, — вздохнул Миша. — Лелек, где пила?…

Следующая попытка оказалась более удачной. Ствол рухнувшей ели удар о скалы выдержал достойно и ломаться не стал. По образовавшемуся вполне приличному мосту мы и перебрались, наконец, на другой берег, спотыкаясь о многочисленные ветви, которые, казалось, сами лезли под ноги, так и норовя сбросить непрошеного гостя в ревущий провал, и ежесекундно хватаясь за них, как за перила, исколотыми хвоей руками.

Перекурили. Миша наметил маршрут дальнейшего движения — километров двенадцать на юг, до обозначенного на карте и шедшего параллельно Нижней Туе ручья. Там — ночевка, так как, во-первых, вымотались все за сегодняшний богатый событиями день чрезвычайно, а во-вторых, идти от ручья до Петрашевского ночью было бы чистой воды безумием. Тем более что небольшое в масштабах карты расстояние — километров двадцать пять — на деле дай бог за полный ходовой день одолеть. Мы это уже многократно успели испробовать на своих собственных шкурах, а потому прекрасно знали, как сильно отличается то, что изображено на карте, от того, по чему шлепают усталые ноги в разбитых кроссовках…

— Кастет, ты куда собрался? — приподнявшись на локте, сонно спросил заслышавший неясный шорох Лысый возившегося у своей сумки братка.

— Куда, куда… Отлить, куда ж еще… — тихо отозвался тот. — Чаю вечером перепил, вот гидробудильник и зовет в кусты. Не под себя же.

— А автомат на фига берешь? — настойчиво продолжал допытываться наголо бритый «бык», зевая с риском вывернуть челюсть.

— А я темноту не люблю. С детства. Понял?

Кастет извлек, наконец, из сумки зацепившийся за что-то АКСУ, повесил его на широченное плечо и закончил, понизив голос, чтобы ненароком не разбудить заворочавшегося во сне Бивня:

— А от этого с…аного чая, мать его так, я скоро гнедой стану, как пигмей. И хавки нормальной кишки требуют, мы от тушенки этой китайской через два дня мычать начнем. И бодаться. Гадом буду, я тогда Вову вмокрую забодаю… — и браток широко осклабился, представив, видимо, эту во всех отношениях привлекательную картину.

— Ничего, брателла, чуть-чуть потерпеть осталось, — успокоительно отозвался мирный по случаю сонного состояния Лысый, смеживая веки и откидываясь обратно на одеяло, — завтра в селе этом конкретно оторвемся. Имеем право, в натуре…

Он в очередной раз сладко зевнул, завозился, устраиваясь поудобнее под своим затертым байковым одеялом. Кастет хохотнул:

— Что оторвемся — это уж точно. Всем чертям тошно станет. Я после такой прогулки гулять неделю буду, и никакой Вова меня на работу не сдернет…

Последние слова он, впрочем, произнес уже в пустоту, потому что Бивень так и не проснулся, а пригревшийся, наконец, под одеялом Лысый снова размеренно засвистел носом. Кастет развернулся и растворился в густом подлеске.

Вполне захолустная деревенька Дурновка вместо оного не слишком благозвучного названия получила новое в середине двадцатых годов — в честь одного малоизвестного деятеля из революционной организации господина Петрашевского. Оный деятель некогда отбывал в Дурновке пару лет ссылки — что ни говори, а при царе-батюшке к карбонариям и прочим всевозможным возмутителям спокойствия относились не в пример мягче, чем они сами относились к своим же соратникам и товарищам по борьбе, эмиграции и последним решительным боям. Фамилия самого неинтересного Истории деятеля деревенскому активисту Игнашке-комсомольцу показалась слишком уж дворянской и, стало быть, недостойной слуха потомственного пролетария, а посему он легко добился у равнодушного, занятого исключительно подковерной борьбой и прочими интригами областного партийного начальства наименования более громкого и известного, не смотря даже на то, что сам господин Петрашевский никогда в местностях сих не бывал и, надо полагать, о них вовсе ничего и не слышал…