Красное золото - Виталий Олейниченко

Между двумя лагерями по прямой было около двенадцати километров.

Сегодняшнее утро отличалось от вчерашнего так же, как отличаются разрекламированные курорты солнечной Испании от норвежских фьордов. За ночь наползли откуда-то низкие серые тучи, заморосил нудный холодный дождь, хвойный покров под ногами мгновенно набух влагой и при ходьбе издавал противные чавкающие звуки. Под этой льющей сверху и брызжущей снизу водой мы завтракали и уничтожали следы своего пребывания на очередной стоянке.

Оставив после себя стерильно-девственную полянку, переправились через ручей, осторожно переступая по острым камням, а на противоположном берегу, как и вчера, резко повернули на восток. Через два с половиной часа, когда брезентовые штормовки набухли водой, а из кроссовок выплескивали при каждом шаге грязноватые холодные фонтанчики, Миша, сверившись с азимутом, повернул правее, на юго-восток. Еще часа через три, когда разъезжавшиеся на мокрой земле ноги уже плохо держали и когда все по несколько раз упали на вездесущих горках и глинистых склонах многочисленных оврагов, перемазавшись с головы до пят, наш «великий кормчий» повернул еще правее, строго на юг.

Таким образом, от разработанного нами дома, на теплой уютной кухне под сытое урчание забитого пивом холодильника, первоначального маршрута движения мы отклонились на восток километров на десять, в целом продолжая выдерживать при этом прежнее направление. Это несло один существенный минус: вместо того, чтобы переправляться через Тую в месте слияния двух потоков, нам предстояло совершить две переправы последовательно. Но был и не менее существенный плюс: если «синие» вызнали у Игоря наши планы и действительно нас преследовали, они должны были искать нас там, где нас уже быть не могло. Представив себе, как вытянутся их рожи, когда они не найдут не только нас, но даже наших следов, я рассмеялся и, поймав недоумевающий взгляд Михаила, объяснил ему причину своего неожиданного веселья. Миша, однако, веселиться не стал, а только хмыкнул на манер красноармейца Сухова: «Эт-точно!», повернулся к Лелеку и продолжил невольно прерванное мной обсуждение возможных вариантов переправы.

Небо, затянутое угрюмыми обложными тучами, продолжало щедро поливать нас дробными каплями нудного дождя. Струйки холодной воды текли из-под промокшего капюшона за воротник, заставляя тело дрожать от озноба и покрываться «гусиной кожей». Но все когда-нибудь кончается — кончился и этот изматывающий промозглый день.

Мы стояли на высоком берегу Верхней Туи. Река, разумеется, превосходила количеством и напором воды все форсированные нами до сих пор ручьи и речушки, но в этом месте была еще не широкой и не бурной. Это уже потом, в десятке километров ниже по течению, после слияния с Нижней Туей, водный поток превращался в действительно опасную и трудно преодолимую преграду, чтобы много позже, еще через две сотни километров, после Сурухарского каньона, вобрать в себя силу многочисленных притоков и стать смертельно опасным благодаря труднопроходимым порогам и просто-таки дикой скорости течения…

Сумерки, наступившие сегодня гораздо раньше обычного, застали нас сидящими впятером во вместительной палатке Лелека. Друзья-походники каким-то чудом умудрились под этим дождем развести огонь, благодаря чему мы избавлены были от необходимости давиться сухим пайком. К тому же Миша выдал каждому по пятьдесят грамм медицинского спирта из пузатой армейской фляжки — сугубо в лечебных целях, сказал он, не хватало только кому-нибудь сейчас заболеть, — так что ко сну мы отходили в настроении благодушном и, я бы даже сказал, умиротворенном. Завтра нас ожидал нелегкий денек, но завтра будет завтра…

Все четверо сидели, нахохлившись, словно вялые городские воробьи, под здоровенным куском прозрачного полиэтилена, предусмотрительно захваченным из багажника второго джипа Лысым. Сверху нещадно лило. Подложенные снизу на камни для тепла байковые одеяла промокли насквозь. Костер развести не удалось.

Все четверо уныло ковыряли ножами жилистое мясо в жестянках с иероглифами и перемалывали зубами черствый провинциальный хлеб неопределяемого цвета и консистенции. Вдобавок ко всем прочим несчастьям вчерашняя «Партизанская» произвела на луженые бандитские желудки совершенно убойное воздействие — она и «Партизанской»-то называлась, судя по всему, исключительно по той причине, что разила наповал не хуже пулемета.

Всем четверым было мокро, холодно и мерзко. Вставать и выходить в дождь из-под худо-бедно защищающего от него тента не хотелось категорически. Но оставаться в глухом напитанном водой ельнике, в десятках километров от тепла, баб и горячей еды подо что-нибудь не убивающее наповал на манер давешней водки, хотелось еще меньше.

Бивень раскурил подмокшую сигаретку и представил, как возвращаются они не солоно хлебавши пред светлые Вовины очи и как начинает Вова их спрашивать, как же это они, дескать, такие крутые, а лохи паршивые от них уйти умудрились, а? И трое его, Бивня, соратников наперебой начинают излагать, как сидели они под полиэтиленом, потому что он, Бивень, не дал вовремя команду встать и пойти. А излагать, подлецы, будут стопроцентно, и не по злобе, а просто чтобы свои задницы прикрыть… Медаль командирства показывала оборотную сторону.

Бивень вылез под противные струйки дождя и, поеживаясь, принялся заталкивать в промокшую спортивную сумку одеяло, ставшее от впитавшейся влаги втрое тяжелее, чем обычно. Подчиненные с интересом наблюдали за начальником. Застегнув «молнию», Бивень резко выдохнул, словно стопку собирался опрокинуть, и, задержав дыхание, шагнул в воду. Почти сразу у берега было по колено, ледяная вода залилась в высокие армейские ботинки и обожгла холодом икры. Торопясь, высоко вскидывая колени, балансируя растопыренными руками и ежесекундно оскальзываясь на гладких окатышах, бригадир перебежал на другую сторону потока и заорал дурным голосом наблюдавшим за ним из-под тента браткам:

— Давайте быстрее, мать-вашу-и-не-вашу, тут мелко! Делов-то, в натуре, на три секунды, а они расселись, как телки в бане! — а сам, лязгая зубами, торопливо свинчивал скрюченными пальцами желтую пробку с горлышка второй бутылки зловредного напитка.

Увидев, чем занимается их командир, «быки» засуетились, резво вскочили с насиженных мест, побросали в сумки нехитрые пожитки и приготовились последовать примеру вожака. Первым в ледяные струи смело сиганул Кастет, прозванный так за великую любовь к одноименному холодному оружию, а так же за завидное умение данным оружием пользоваться. В несколько гигантских прыжков он форсировал разлившийся ручей и, приняв у командира надпитую бутылку, надолго присосался к горлышку.