Маленький содом - Георгий Стаматов

третье делают, а в конце концов получается нечто четвертое, которое им и во сне не снилось.

Заметил он также, что его душа раздвоилась. Он стал искать в этом своем новом «я» писателя — и убедился, что, отправляясь в парламент, на собрания, на заседания комиссий, оставляет его дома, как оставляют на вешалке домашний костюм.

Депутат Вирянов, ставший видным партийным деятелем и редактором, встречался с великим множеством разных людей, друзей и знакомых. Все они добивались от него чего-то, а иногда многого. Добрый, щедрый, он давал обещания и, сам того не замечая, стал все чаще обманывать просителей. Прежде он общался с окружающими с открытой душой, теперь он, казалось, сидел за окошечком, как в учреждении. Это окошечко Вирянов носил с собой всюду, даже на улице.

   —  Прошу вас, господин Вирянов, уделите мне минуточку...

   —  Зайдите в редакцию!

   —  Встретимся в парламенте.

   —  Переговорю с министром...

Он вечно спешил, нигде не задерживаясь, не подавал руки, рассеянно смотрел по сторонам, говорил словно в пространство.

А с Луизой он и в самые интимные минуты чувствовал себя, как в гостях,— спальня была для него не гнездом влюбленных, а тронным залом, где ему давали аудиенцию.

Власть не вскружила ему головы. Ему мерещились дипломатические посты, министерские портфели, но он не спешил и был бесконечно счастлив, что теперь может целиком посвятить себя литературе. Он им докажет, думал он, что был прав; ведь у него талант,— а талант требует соответствующих условий.

Что создали другие? А его драма принята, скоро премьера. Он пишет большой социальный роман, он объехал несколько городов, чтобы собрать для него материал. Бывшие коллеги по «Братскому труду» ругали его, но Вирянов на них не сердился. Понятно было, почему они злобствуют и завидуют. О нем писали больше как о депутате Вирянове, чем как о литераторе; даже про его тестя писали чаще. Он ко всему относился спокойно, чувствуя себя неуязвимым. Он сам пробил себе дорогу, вступил в серьезную партию; благоразумно женился. Кто может упрекнуть его в бесчестных поступках? Но прежде моего он, как был, так и остался поэтом-мечтателем. Политика — дело второстепенное, им занимаются из чувства долга; а литература — храм. Материальное благополучие не убивает ни души, ни таланта, если только они у тебя имеются.

Да... впоследствии он, вероятно, согласится занять какой-либо дипломатический пост, чтобы сдержать слово, данное Луизе. Может быть, он и министром станет, если этого потребуют обстоятельства, но известным он будет только как писатель. Кто на его месте не забросил бы перо?

* * *

Вирянов сейчас в кабинете собственного дома. Он спокойно сидит за письменным столом в удобном глубоком кресле, руки его покоятся на заметно разжиревшем животике. Принесли завтрак — кофе с молоком, булочки, масло.

Перед ним рукопись нового романа. Он просматривает ее, перечитывает наиболее ответственные места, иногда вслух. Но он видит, что, несмотря на мастерские описания природы и переживаний героев и героинь, несмотря на удачные диалоги, даже самым его вдохновенным страницам чего-то недостает. Новое произведение не захватывает его самого. Лирические места звучат фальшиво, — видимо, автору чужды подобные настроения. Юмор, ирония, сатира как-то слишком осторожны, робки, словно они не приличествуют его положению. Ему кажется, будто он схватил насморк и теперь уже не может чувствовать ни аромата, ни скверных запахов.

С мучительной тоской отложил он рукопись в сторону и задумался.

Но вот он открыл ящик письменного стола и начал копаться в прошлом.

Достал школьную фотографию — рожица самодовольного мальчугана, с важным видом застывшего под акацией в гимназическом дворе. В руках у него сборник стихотворений Пенчо Славейкова [38], тогдашнего его кумира.

И вот Вирянов нашел первый томик своих рассказов, посвященных Ане.

Раскрыл его и зачитался.

Даже в самом маленьком из этих рассказов бился пульс живого человека — с его болью, радостью, трепетными надеждами, разочарованиями.

На глазах у Вирянова выступили слезы.

Задумавшись, он и не заметал, как открылась дверь и появилась сияющая Луиза.

   —  Ваня!

   —  Что случилось? — удивленна спросил он.

   —  Подписан указ о нашем назначении в Париж,— промолвила она с благоговением и, как призрак, бесшумно исчезла.

1922

НАРЗАНОВЫ

Нарзановы не принадлежали ни самим себе, ни друг другу; они принадлежали обществу.

   —  Человек — животное социальное,— весело говаривал Нарзанов своим необщительным знакомым.

Людей-козявок он презирал.

   —  Они способны испортить аппетит самому утонченному гастроному. Равенства нет и не было; закон всегда был паутиной, в которую попадаются только мухи; а жуки, те сами сожрут паука,— мухам незачем и рождаться на свет.

Нарзанов молод, пожалуй даже слишком молод для того положения, которое занимает, и успехов, которых добился. Получил он и кое-какое образование. Правда, гимназии он не кончил, но бывал за границей, слушал университетские лекции, говорит по-французски, по-немецки тоже, неправильно может быть, зато умеет распутать самую запутанную аферу, в которой замешаны другие фирмы. У него нет определенной профессии, но есть контора на главной улице. В конторе обстановка — модная, персонал — дисциплинированный. В конторе Нарзанов строг и бережлив; но за ее стенами ведет себя, как расточительный джентльмен.

Нарзанова иной раз упрекают за то, что он дает слишком роскошные обеды и ужины, но он шутливо оправдывается:

   —  Когда я наживал состояние, я иногда случайно брал с людей лишнее. Это я теперь и возвращаю людям.

Он почетный член многих благотворительных обществ, бессменный председатель «Христианского общества перевоспитания закоренелых преступников».

В карты он играет только в почтенных домах и с почтенными людьми. Пьет осторожно; во всяком случае — не пьяница и даже является членом «Общества трезвенников». Но вегетарианцам не удалось склонить его на свою сторону:

   —  Я охотно стал бы вегетарианцем,— говорил он,— не будь на этом свете свиней; но жареный поросенок сильней моей воли и убедительней самой пламенной проповеди.

* * *

Госпожа Нарзанова — один бог знает, с каких пор она стала называть себя Вероникой — была первой красавицей в городе и председательницей «Общества призрения подкидышей».

При всем том у Нарзановых не было наследников.

   —  Когда на руках столько чужих детей, не хватает времени обзаводиться своими,—возражала она, если ее деликатно укоряли за то, что она не хочет подарить миру свою копию.

«Ангел-хранитель незаконных страстей»,— подшучивали над ней подруги.

Даже государство по достоинству оценило ее жертву, наградив ее каким-то орденом за эти заслуги.

Нарзанов не хотел