Маленький содом - Георгий Стаматов

   —  Не правда ли? А почему и вы так думаете? — спросила она.

   —  Вы здесь чувствуете себя гостьей, вас тянет домой.

   —  Вот я и хочу уехать.

Он растерянно взглянул на нее.

   —  А университет?

   —  Я все равно не выдержу — до окончания еще три года. Да и к чему кончать университет? Заниматься я могу и дома. Там я работала больше, а здесь стала лентяйкой.

   —  Зачем же вы тогда приехали сюда?

   —  Родители настояли. Хотели даже послать меня в заграничный университет.

   —  Очевидно, они вас очень любят?

   —  Ведь я у них одна, балованная дочка.

Как ему хотелось сказать, что есть на свете такой человек, который любит ее больше, чем родители.

Мысленно он шептал ей слова нежного признания, а с языка срывалось другое:

   —  Вы удивительная девушка.

   —  Почему?

   —  Ничуть не похожи на своих подруг. София их окрылила, они упиваются жизнью; а вы от нее бежите. У вас, наверное, есть на это какие-нибудь очень важные причины?

   —  Я понимаю, на что вы намекаете. Нет! Ничего подобного не существует, — ответила она спокойным и серьезным тоном.

   —  Значит, вы уедете?

   —  Да. Я не рождена для больших городов, они меня пугают.

Вирянов задумался. «Вот она, жизнь! А счастье было так возможно, так близко! Немного погодя она уйдет, потом уедет и — конец...»

Он поднял голову и заметил, что она за ним наблюдает. Какой милой она показалась ему в эту минуту.

   —  Мадемуазель,— прошептал Вирянов.

В голосе его звучала почти детская мольба.

   —  Да?

   —  Вы исполните одно мое желание?

Взгляды их встретились.

   —  Исполните?

   —  Да, — решительно ответила она.

Он взял ее руки и нежно стиснул их.

   —  Благодарю, благодарю вас, мадемуазель Аня; простите, что называю вас так. Но как вы могли сказать «да», не зная, чего я хочу?

   —  Я знаю это...

   —  Неужели?

   —  Вы хотите, чтобы я не спешила с отъездом.

   —  Да, да, да...

   —  Я еще не решила окончательно... Боже мой, скоро час! Как я опоздала! Хозяйка ждет меня к обеду. Мне еще никогда не случалось опаздывать. Пойдемте!

Вирянов проводил ее до дому и простился с нею.

   —  Заходите как-нибудь и принесите свои рассказы,— смущенно пролепетала Аня, поднимаясь по лестнице.

Вирянов стоял у наружной двери. На верхней ступеньке девушка остановилась и оглянулась.

   —  До свидания! — весело крикнула она и скрылась за дверью.

* * *

Вирянов сидел у себя в кабинете в самом радостном настроении. Ему не работалось. Хотелось уйти куда-нибудь подальше от города, уехать с компанией. Но не кутить там, а сидеть среди веселой, довольной молодежи и мечтать об Ане.

Собрав разбросанные листы рукописи, он положил их в ящик письменного стола и запер его на ключ. Он писал большой роман, делал для него заметки. Но сегодня Вирянова не интересовали его герои и героини. Роман — это все-таки та же жизнь. А сейчас молодой человек витал высоко над землей.

Он вышел на улицу. Погода была чудесная. Вирянову казалось, что иначе и быть не может.

Он направился было в Борисов сад, но дошел до Орлова моста и вернулся.

Смеркалось. Вспыхнуло электричество. Вирянов зашел в кафе «Братский труд». Там он встретил знакомых — писателей, артистов, дилетанток, студенток.

   —  А, господин редактор!

   —  Присаживайтесь!

   —  Что новенького?

   —  Кажется, назревает министерский кризис?

Вирянов улыбнулся. Раньше он завидовал этим людям, считал их выше себя. Сегодня снисходительно посматривал на всех. «Но счастье ли это? Каждый день одно и то же!..» Все эти девушки — одни с сигаретами в зубах, другие с бокалами в руках — не возбуждали в нем ни вдохновенья, ни желаний, ни сострадания. Напрасно его друзья бравировали своей близостью с ними. Девушки были еще молоды, свежи, но не умели себя держать, волосы на их изящных головках были растрепаны, а глаза горели от вина. В клубах окутавшего их табачного дыма Вирянов видел улыбающееся личико Ани, остановившейся на лестнице. «Что-то она делает? Читает, думает о доме? Или...» — Он не посмел докончить свою мысль.

Закурив сигарету, он заказал себе бутылку фруктовой воды. Вино и водку он теперь пил редко; не потому, что берег здоровье, считался с моралью или экономил деньги,— нет: он знал, что в порядочном обществе винный запах считается неприличным. А вокруг него шумели, смеялись, спорили.

Вирянов размышлял.

Почему эти прелестные создания, эти вольные пташки уже не волнуют его? А ведь еще совсем недавно он многое отдал бы за близость с любой из них. Неужели у этих девушек нет сердца? Привязаны ли они к чему-нибудь? Болтают о политике, выставках, склоках в театре, связях в опере, долгах, охоте, — но почему они так ко всему равнодушны? Или, может быть, это только здесь, на людях, они такие, а где-то в другом месте, наедине, в укромном уголке, перерождаются? Но нет, ничего такого нельзя прочесть в их глазах. С мужчинами они только шутят, — они не жены, не невесты, не любовницы и не подруги; они делают эксперименты, устраивают что-то вроде «репетиций семейной жизни». У каждой, наверное, хранятся в чемоданчике пачки писем, альбомчики со стишками доморощенных поэтов. Но здесь, вдали от патриархальных гнезд, они смело собирают плоды с запретного древа и не печалятся. Столица все простит.

Кончив университет, девушки разлетятся по всей Болгарии и снова станут вести себя, как прежде. Теперешним поклонникам их тогда не узнать. Достанут пожелтевшие альбомчики с заплесневевшими цветами и стихами и будут рассказывать наивным провинциалам о болгарском Вавилоне, об этом бурном море, где выплывают на поверхность лишь сильные натуры. Провинция доверчива, скучна, свободную любовь там преследуют, высшее образование ценят не так, как в столице.

Вирянов, задумавшись, и не заметил, что мадемуазель Ася, с которой он недавно познакомился, не спускает с него глаз. Ее сосед, уже изрядно подвыпивший, злобно поглядывал на нее и шипел:

   —  Я... это самое... не позволю... и точка!

   —  Вирянов! — крикнула Ася, обиженная его невниманием.— Когда же, наконец, вы сделаетесь настоящим столичным жителем?

Все расхохотались. .

Вирянов смутился. Это придало Асе смелости.

   —  Вы, наверное, до сих пор получаете письма из родных мест?

   —  Да, от матери.

   —  Нет, я говорю про другие письма, про те, что с вложенными локонами и фиалочками, со следами слез...

   —  А разве они мешают мне стать столичным жителем?

   —  Объясню потом. Запомните