Маленький содом - Георгий Стаматов

Партийные дельцы, вертевшиеся вокруг газеты, начали его обхаживать: они разглядели во вчерашнем скромном провинциале трезвый практический ум, ядовитый, энергичный, спокойный, и незаурядное уменье хладнокровно дразнить противника.

* * *

Редактор газеты, Вирянов и еще несколько человек были приглашены на интимный ужин к одному из видных руководителей партии, депутату Горчинову. Ели, пили, говорили о газете — об увеличении ее формата, укреплении фондов, освежении аппарата. Вирянов только сейчас заметил, что среди приглашенных нет Карнолева, и спросил про него у соседа.

— У него размолвка с редактором. И в известной мере вы тому причиной.

   —  Я?

— Удивлены?

Вирянов и в самом деле был искренне удивлен.

   —  Да,— проговорил его собеседник.— Газета — голос партии. А этот голос должен быть сильным, внушительным. У нас есть испытанные ветераны политической борьбы, но им, кроме боевого опыта и политического благоразумия, необходим еще размах... точнее — вдохновение... Я имею в виду перо господина Вирянова. Он — талант. Утверждаю это категорически. Я очень уважаю нашего бывшего главного сотрудника господина Карнолева, но времена меняются... Другими словами: все меняется. Он безупречно, как верный пес, охранял наши интересы. Но не было у него — как бы это выразиться? — тонкости. Он лаял, кусался, он поднимал слишком большой шум, а зубов у него уже не хватало. Господин Вирянов, мы предлагаем вам занять освободившуюся должность.

Вирянов смутился.

   —  Господа, прежде всего — я беспартийный.

   —  Мы не вербуем вас в партию. Партийцев у нас легион и без вас. Но пусть видит общество, что с нами может работать каждый честный интеллигентный человек. Мы не насилуем вашей совести. Вы будете обеспечены, независимы и попрежнему сможете заниматься литературой. Вам предоставлены такие условия на государственной службе?

Вирянов покраснел. Ему стало стыдно своей службы.

   —  Я думаю,— продолжал его собеседник,— что вы заслуживаете большего. Пришла пора и нашей молодежи рассчитывать на свои силы, а не на государственный бюджет! Наконец, мы только предлагаем вам это, но не принуждаем вас.

Вирянов чувствовал себя в роли красивой девушки, которой неожиданно сделали предложение, а она еще не может решить, принять его или нет.

После кофе одни отправились в кабинет, другие — в гостиную.

Редактор пошел с Виряновым.

   —  Не упускайте случая. Вы сделаете карьеру. Подумайте хорошенько. Подобные предложения дважды не делают. Кандидатов сколько угодно.

Вкусный ужин, крепкое вино, обстановка — все это было убедительнее доводов Горчинова.

«Вот среда, в которой отныне могу жить и я».

Вирянов вспомнил о службе. Какой унизительной она показалась ему сейчас. «А могу ли я обойтись без нее?— подумал он.— Ведь она дает мне хлеб насущный. А литературная деятельность? Разве она обеспечивает даже виднейших писателей?»

Где-то в глубине его души шла борьба.

Вот в каком настроении Вирянов вернулся домой.

Он чувствовал, что жизнь его дошла до крутого поворота, что он стоит на перепутье. Любимые авторы будили в нем жажду свободы, истины, красоты. Возможно ли обрести все это в какой бы то ни было редакции? Свобода! Но он не был свободен и на службе. И там он был рабом, но рабом чего-то отвлеченного; здесь он будет рабом отдельных лиц. «Главный сотрудник «Болгарского голоса»,— так с гордостью называл себя когда-то Карнолев.

Вирянова так утомила напряженная работа мысли, что он лег, не приняв никакого решения.

Во сне он увидел огромный кабинет, точно такой же, как в доме Горчинова. Увидел себя за письменным столом в мягком глубоком кресле. За дверью посетители. Рассыльный докладывает.

   —  Пусть подождут!

Кто-то стучит в дверь.

   —  Войдите!

Входит Аня, улыбается, протягивает руку.

Он встает, идет к ней.

   —  Аня!

И просыпается.

Утром он отправился на службу и написал прошение с просьбой об отставке. Начальник вызвал его.

   —  В чем дело?

   —  Подаю в отставку.

   —  А потом что будешь делать? Ты что же это, или наследство получил?

   —  Нашел частную работу.

   —  Хочешь поступить на частную службу? Да ты с ума сошел!

   —  Жалованье в два раза выше.

   —  А пенсия? Пенсия? — проговорил начальник, делая ударение на этом слове.— Ты еще молод, можешь сорок лет прослужить. Опомнись! Кто-то сбил тебя с толку. Скажи мне, кто в Болгарии обеспечивает служащего лучше государства?

   —  Я уже решил,— ответил Вирянов тоном, не допускающим возражения.

   —  Пусть так. Я умываю руки.

Вирянов вышел.

Маститый бюрократ растерянно смотрел перед собой. Поведение молодого чиновника было выше его понимания. Ведь он был твердо убежден, что все порядочные болгары должны умирать пенсионерами.

IV

После вечеринки Вирянов и Аня несколько раз встречались в университете, в библиотеке, в театре. Их короткие случайные беседы были ему очень приятны. Он радовался, что знакомство не оборвалось.

Где можно было бы побыть с нею наедине подольше?

Общих знакомых у них не было, пойти к ней он не решался, да она и не приглашала его к себе — не хотела навязываться.

Однажды они неожиданно встретились возле церкви Александра Невского и уже издали улыбнулись друг другу.

   —  Вы домой, мадемуазель?

   —  Да.

   —  Разрешите вас проводить?

   —  Конечно.

Они подошли к Докторскому памятнику.

   —  Пойдемте через сквер,— предложила Аня.

В сквере было пусто. Все тут дышало покоем.

   —  Как хорошо,— проговорил Вирянов,— не то, что в городском парке. Я не люблю его. Центр пугает меня роскошью и нищетой. Раньше я часто приходил сюда, чтобы отдохнуть в уединении. А вы знаете, я приехал в Софию всего с несколькими левами в кармане, но не унывал. Поклялся бороться до победы. Вот на этой самой скамейке я обдумывал план борьбы за свое место под солнцем. Давайте посидим здесь немного,— нерешительно предложил он.

   —  На этой самой скамейке? — улыбнулась Аня.

Девушка, видимо, не торопилась, она положила рядом с собой книги, сумочку.

Вирянов ни за что на свете не поднялся бы с этого места. Обстановка гармонировала с его настроением. Он сидел рядом с Аней, но чувствовал себя одиноким.

София, редакция, литература — все это не насыщало его души.

   —  Пишете что-нибудь, господин Вирянов?

   —  Да, много, но начал тяготиться этим. Творчество только обманывает, но не питает сердца. Хочется жить; все жду чего-то.

   —  Вы — мужчина, а это другое дело. Нам, женщинам, в частности мне, чего можно ожидать? Я убедилась, что здесь мне не место.

Вирянов, что-то чертивший тростью на песке, негромко проговорил:

   —  Да, София