Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

области морали. Но только лимитированная определенными нормами законодательная власть короля признавалась «абсолютной»[780]. В согласии с теорией «королевского абсолютизма» эти лимиты выражались в четырех принципах: новый закон не должен нарушать предыдущих указов, должен был получить одобрение Совета, должен служить общему благу и быть принят по разумной причине.

Первым по значимости лимитом выступал принцип «общего блага», который единственный оправдывал издание нового закона[781]. Как следствие, противоречащий ему указ короля мог не исполняться, что стало опорой права верховных ведомств на ремонстрацию[782]. Определение этого «общего блага» оставалось довольно расплывчатым, и известно, каких трудов всегда стоило, например, на собраниях Штатов канцлеру от имени короля убедить депутатов в обоснованности тех или иных налогов нуждами «общего блага». Следовательно, эта «необходимость» издания нового указа нуждалась в подтверждении.

Кто же должен был признать и подтвердить наличие разумной причины для издания нового закона? Здесь мы подходим к другому фундаментальному принципу «абсолютной власти» монарха во Франции. Издание закона, в теории, должно было происходить только при участии и с одобрения Королевского совета, который содержит в зародыше публичную функцию, представляя «общий интерес»[783]. Разумеется, этот совет изначально состоял из знати, из принцев крови и прямых вассалов короны, однако усиление публично-правовых принципов власти повлекло за собой привлечение к работе Совета легистов и практиков из числа сведущих в праве профессионалов[784]. В любом случае правило издавать закон только «с мнения и одобрения Совета» стало незыблемым требованием общества, активно поддерживаемым чиновниками[785].

Несмотря на специализацию, у Совета, Парламента и Палаты счетов сохранялась общая публичная функция, что делало их служителей полноправными участниками законодательной деятельности короля[786]. При этом если последние два органа расширяли функцию контроля и ограничения самовластия короля, то Совет эту функцию терял, что определялось степенью автономизации ведомств от персоны монарха[787].

Практика регистрации королевских указов в Парламенте и Палате счетов являлась, таким образом, не просто формальным доведением до сведения исполнителей новых распоряжений монарха, не только прагматическим приемом. Регистрация, по мысли идеологов монархической власти, была, по сути, еще одной инстанцией их одобрения.

Оба ведомства могли, к тому же, установить соответствие нового закона прежним распоряжением. Проверка нового указа с точки зрения предыдущего законодательства была еще одной значимой процедурой, поскольку концепция средневекового законодательства требовала «избегать новшеств»: новый указ не вводил новую норму, а как бы восстанавливал старую, освященную традицией и лишь поврежденную от времени[788]. Бомануар специально останавливается на недопустимости «законодательных новшеств»: «Надо знать, что когда короли издают новое постановление для общего блага, они не должны наносить ущерба тем, что были сделаны в прежние времена, а также и будущим»[789]. Функцию проверки нового указа на предмет наличия в нем незаконного «новшества» призваны были осуществлять Парламент и Палата счетов, а затем и другие ведомства, опираясь на свои обширные архивы.

Вместе с тем, королю как гаранту «общего интереса» необходимо было освободиться от давления знати, принцев крови, складывающихся вокруг них клиентел. И в этом контексте стоит внимательно отнестись к формуле, содержащейся во всех указах о праве обжаловать королевские решения — к «назойливости просителей», которые регулярно объявляются виновными в издании королем непродуманного указа[790]. Кто же мог так «досаждать» королю, кто были эти вечные, анонимные «просители», о чьей «назойливости» твердят нам ордонансы? Этими людьми, которым королю трудно было отказать, могли быть только ближайшие к нему лица — принцы крови, знать, коронные чины. От них и защищался король с помощью процедуры утверждения и верификации указов в верховных ведомствах. Не стоит сбрасывать со счетов и самих королевских чиновников, плотным кольцом окружавших короля и имевших прямой доступ к нему для принесения просьб и получения милостей[791].

Сложная процедура прохождения указов и их проверка в верховных ведомствах на предмет законности и соответствия предыдущему законодательству создавала систему сдержек и противовесов и делала власть короля более устойчивой[792]. Снова и снова подтверждая процедуру утверждения указов, король обеспечивал себе гарантии на возможность маневра, на отмену вырванного у него прошения, помилования, должности[793]. Воздействие на монарха сеньориальных кланов, партий и союзов обострялось в периоды политических кризисов, и тогда верховные ведомства с особым рвением исполняли функцию защиты королевской власти от давления знати и клиентел.

Помимо теоретических построений сами формулы многочисленных королевских писем: «не подчиняйтесь», «ни в коем случае не соблюдайте», «не обращайте внимания на устные или письменные распоряжения» — создавали у чиновников устойчивую мотивацию к оппозиции. Следует в должной мере оценить воздействие этих формул на формирование позиции верховных ведомств в сфере законодательства. Эти слова не могли не отразиться и не закрепиться в коллективном сознании, став затем стержнем корпоративной этики.

Однако ограничение полномочий короля со стороны исполнительного аппарата диктовалось исходно заложенным противоречием между преемственностью законов и всевластием монарха. По мере развития публично-правовых начал королевской власти этот конфликт нарастал, и делегированные чиновникам функции «хранителей памяти» государства наделили их и прерогативами ограничения единовластия короля. Таким образом, исполнительный аппарат по природе был носителем права контроля за действиями короля от имени закона и «общего интереса»[794].

Первым основанием для оппозиции являлись специфические профессиональные знания чиновников, которыми не обладал король[795]. Так, в сфере законодательства надо было знать принятые прежде нормы, в сфере правосудия — процессуальные формулы[796]. В области финансов король тем более был далек от специфических знаний финансистов, не имел точного представления о юридическом статусе даруемых земель, структуре прощаемых долгов, объемах выплат за аноблирование, легитимацию и т. п. Непродуманные указы могли сократить доходы казны и, следовательно, ущемляли «интересы короля»[797]. Стоит сопоставить усиление контролирующих функций у чиновников с растущим объемом указов, составляемых в Канцелярии «именем короля»: при всей разнице в методике подсчетов, одному монарху оказывалось не под силу проследить за «законностью» столь большого их количества[798].

Поэтому со временем позиция чиновников в отношении регистрируемых королевских указов определялась их собственной трактовкой «интересов короля» и специфическими представлениями об общем благе, которое они призваны охранять, что выдвинуло на первый план охрану домена как опоры королевской власти, прерогатив монарха и компетенции исполнительного аппарата[799].

Все проблемы с регистрацией королевских указов в верховных ведомствах и все сделанные ремонстрации в исследуемый период оказались связаны с этими тремя «интересами короля»: с охраной домена (включая казну и налоговые поступления) и принципом его неотчуждаемости, с защитой «старых свобод церкви Франции» и утверждением галликанизма, а также с неприкосновенностью компетенции ведомств и служб короны