Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

— Вот именно.

— А знаешь, Гарри, я ведь только с тобой так откровенен. Всем другим я доказываю, что Кэй чудесная девушка. Говоря между нами, она могла бы сделать все постепенно, а не швырять мне свое решение в физиономию, когда я совсем этого-не ждал.

— Но ты-то, Джо, разве не видел, что дело идет к тому?

— Нет, не видел. Все шло хорошо. Да что там! Вспомни хотя бы тот день, когда мы катались на санках. Все было чудесно, если не считать, что у Кэй болела голова.

— Не стоит вспоминать, Джо.

Я находил утешение, наблюдая за работой его мысли, но больше всего меня поражала его способность быстро забывать свои переживания. Через месяц-другой я увидел Джо гуляющим по Эспланаде с Маделейн Буш.

— А что? — заметил он, когда я спросил его, как это могло случиться. — Почему бы мне и не погулять с ней? Ты плохо знаешь Маделейн, верно?

Действительно, я плохо ее знал.

— И ты ничего не можешь сказать о девушке, пока не узнаешь ее, — продолжал Джо. — Я догадываюсь, что ты думаешь, когда видишь ее. «Черт возьми, да это же Маделейн Буш!» — вот что ты думаешь. И я тоже думал: «Черт возьми, да это же Маделейн Буш!» Вот и сейчас при взгляде на Маделейн тебе и в голову не придет, что она так много знает.

— О чем?

— О жизни. Мы несколько раз довольно серьезно говорили с ней на эту тему. Ты знаешь, что с ней произошло, когда ей было десять лет?

Этого я, безусловно, не знал.

— Когда Маделейн было десять лет, она готовила в кухне сливочную помадку, зацепилась рукавом за кастрюлю, обожгла себе руку, и ее отправили в больницу. Вот почему она знает, что такое боль — настоящая боль. Взглянув на нее, ты и не подумаешь, что она способна на серьезные разговоры. Откровенно говоря, Маделейн Буш заставила меня задуматься.

— О чем же?

— Да, да! Можешь смеяться, если хочешь. Наша беда, Гарри, заключается в том, что мы принимаем жизнь так, как она есть, ни о чем не задумываясь. Вот и я ни о чем не задумывался, когда обручался с Кэй. Маделейн заставила меня это понять.

— Возможно, она права.

— Видишь ли, дело не в том, что мне нравится Маделейн Буш… Я хочу сказать, дело вовсе не в этом. То, что случилось со мной, забыть, конечно, нельзя, но я чувствую себя гораздо лучше, когда делаю приятное для Маделейн — бываю с ней в кино и все такое прочее. По-моему, ты просто не представляешь себе, что девушка может понравиться за один свой ум. Она полностью раскусила Кэй и помогла мне понять, что Кэй представляет собой в действительности. У Маделейн чудесный ум.

Вскоре после этого, кажется в апреле, Мотфорды пригласили меня на обед. Все они были очень добры ко мне после смерти отца. Это был простой семейный обед, и я пришел так рано, что мистер и миссис Мотфорд еще не успели спуститься вниз и Кэй сидела в гостиной одна, не сводя глаз с пылающих в камине углей. Я увидел ее обнаженные руки и более низкое, чем обычно, декольте.

— Кэй, на вас очаровательное платье.

— Ничего особенного. Я все время опасаюсь, что оно свалится у меня с плеч.

— Пока платье не свалилось, спешу повторить, что оно премиленькое.

Я опасался, что зашел слишком далеко, однако Кэй только улыбнулась. Эта странная улыбка заставила меня подумать, что Кэй специально репетировала ее перед зеркалом.

— Надеюсь, вы уже слышали новость? — спросила она.

— Ничего не слышал. Какую новость?

— О Маделейн и Джо. Они обручились.

— Не может быть! Джо мне ничего не говорил.

Кэй засмеялась.

— Он-то, возможно, и сам не знает, а вот Маделейн знает. Она позвонила мне в шесть часов. Пока это еще секрет, но она доверила его мне первой.

— Нехорошо с ее стороны.

— Почему? Напротив, все хорошо, я страшно рада. Гарри, вы получали что-нибудь от Биля Кинга?

— Нет, и уже давно.

— Да? Ну что ж… Я очень рада, что вам понравилось мое платье.

Возможно, Джо Бингэм в самом деле ни о чем не знал, а девушки, очевидно, заранее знают, чем все кончится, потому что когда Джо спустя несколько дней сообщил мне о помолвке, выглядел он пришибленным и сконфуженным.

— Знаешь, Гарри, — сказал он, — я просто ума не приложу, как это случилось. Зашел к Маделейн около пяти часов просто для того, чтобы скоротать время, и на тебе, вышел от нее помолвленным. Как ты думаешь, почему Маделейн поступила так? Да потому, что хотела избавить меня от необходимости говорить на эту тему. Хочешь знать, что я думаю? По-моему, я уже несколько лет люблю Маделейн, только сам не замечал. А эта история с Кэй Мотфорд… Маделейн говорит, что она выеденного яйца не стоит, и она, пожалуй, права. Смешно ведь, правда, с этими женщинами? Да и с любовью как-то забавно получается. Могу сказать, Гарри, в чем твоя беда: ты никогда не был влюблен. Когда-нибудь ты поймешь, что я имею в виду.

Как бы хорошо я ни относился к Джо Бингэму, слушать его разглагольствования о любви было выше моих сил. В конце той зимы мне совсем не хотелось ни думать, ни слышать о любви. Может быть, поэтому как-то весной я собрался и поехал в свою школу.

Как только повеяло первым теплом, я все чаще и чаще стал вспоминать о Шкипере, однако мысль поехать в нашу старую школу принадлежала Сэму Грину. Хотя Сэм и работал здесь же, в деловой части города, в одной хлопковой фирме, мы почти не встречались. Чистая случайность свела нас у прилавка одной из закусочных на Вашингтон-стрит. Это была одна из тех закусочных, где прилавок сделан в форме четырехугольника, в центре которого, окруженная жующими и пьющими посетителями, стоит официантка и подает вам кофе, кекс, куски пирога — все то, что специальный лифт доставляет снизу, из кухни. В таких закусочных приятно на минуту отвлечься от еды и сосредоточить свое внимание на хорошенькой девушке.

— Да ты прекрасно выглядишь, Сэм, — сказал я.

— А я и не знал, что ты столуешься у Тилли, — отозвался он.

— Только когда заглядываю в эти места.

— Ну, а как живешь? В школе был?

Я ответил, что не был, и на лице Сэма появилось озабоченное выражение.

— А следовало бы. Шкипер не раз о тебе справлялся. Его обижает, когда старые ученики теряют интерес к школе. Ты, надеюсь, не теряешь интереса?

— Что ты, Сэм! Конечно нет.

— Вот и отлично. Знаешь что? Шкипер хочет повидать меня в субботу. Машина у меня есть — почему бы нам не поехать вместе?

Весной вы всегда чувствуете себя немного лучше, что бы там ни происходило с вами. Была середина апреля, ярко светило солнце, погода стояла достаточно теплая. Сэм заверял меня, что побыть сейчас на свежем воздухе — одно удовольствие и что, как только Вустер останется позади, мы почувствуем себя самыми настоящими школьниками. Он не переставал вспоминать, как мы проводили время в школе, хотя я уже успел многое забыть, а если не говорил о школе, то принимался болтать о Гарварде. На мой вопрос, как ему нравится работа в хлопковой фирме, он ответил, что работа как работа, такая же, как и всякая другая.

— Плохо только, — добавил Сэм, — что тут подвизается много богатых хамов. Ты когда-нибудь замечал, сколько их? Видно, бизнесмена из меня не получится.

— Я тебя понимаю.

— Хорошо хоть на время забыть все это и вернуться к чему-то стоящему.

Я понимал настроение Сэма. В школе и университете он был важной персоной, а тут было все наоборот: ему приходилось учиться торговать хлопком; ясно, что он чувствовал себя не в своей тарелке.

Завидев на холме здания, окруженные начинающими зеленеть лужайками, Сэм остановил машину.

— Ты только взгляни! Вот она, наша жизнь! О, как бы мне хотелось, чтобы мы снова стали школьниками!

— Бесполезное желание, Сэм. Сейчас нам с тобой в школе делать нечего.

— Твоя беда всегда состояла в том, что ты никак не мог слиться с коллективом.

На нижней площадке шла бейсбольная тренировка, и мы услышали резкие удары бит еще до того, как остановились, чтобы понаблюдать за игроками. Сэм вышел из машины и снял пальто.

— Эй! — крикнул он. — Дайте-ка мне биту.

Все знали его. Все знали, что это Грин, Сэм Грин.

Спустя несколько минут, когда я все еще стоял и наблюдал за игрой, раздался звонок. Много лет прошло с того дня, когда я слышал его последний раз, и все же у меня возникло желание сорваться с места и бежать в класс. Перед обедом Шкипер пригласил меня к себе в кабинет, и мне показалось, что ни одна картина и ни одна книга не изменили здесь своего места.

— Меняются лишь ребята, — заметил Шкипер, — а впрочем, и они, даже став взрослыми, не очень меняются.

Обедали мы за высоким столом[26]. Я сидел справа от Шкипера, рядом с моим бывшим преподавателем математики мистером Фоленсби. На сладкое нам подали рисовый пудинг. После обеда Шкипер налил себе стакан вина.

— Сегодня среди нас присутствуют два наших прежних мальчика, — начал он. — Вы уже видели раньше Сэма Грина, но вы еще не видели Гарри Пулэма, имя которого значится на доске, вывешенной в память войны в большом зале, — имя нашего ученика, награжденного орденом.