Про папу - Максим Викторович Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, такого вредного беспризорника, как мой папа, еще поискать. Но Саша на беспризорниках натренировался.
6 сентября 2017 г.
Я лежал на прибрежном песке, грел свое побаливающее еще плечо на жарком солнце и смотрел на море. В волне качалась серебрянокрылая жужелица. Она пыталась плыть, но у нее не получалось. Течение сносило ее все дальше от берега. Кряхтя, встал с теплой гальки, вычерпнул насекомое, положил на теплый, слегка влажный песок обсохнуть.
Красивая же. Сложная. Сложнее любого компьютера. Маленькое совершенство.
Лето в Крыму все продолжается, впереди долгая жизнь, может быть, прибрежная ласточка, проклевавшая себе гнездо в отвесных берегах, будет ей сыта, может быть, и для себя поживет, наплодит таких же мелких чудес с прозрачными крыльями.
Она медленно шевелила твердыми, будто лакированными ножками, словно осторожно ощупывая россыпь морских камешков, легкие крылья ее почти обсохли. И вдруг движения лапок ее замедлились, маленький серебристый вертолет неловко завалился на бок, жужелица еще раз встряхнула крыльями и… умерла.
Легкий ветерок подхватил ее и невесомой пылинкой покатил обратно в волну.
И я понял, что время этой жужелицы кончилось и море взяло свое.
7 сентября 2017 г.
Я опять накричал на папу. В этом доме постоянно кто-то на кого-то кричит, видимо, стены такие.
Дело в том, что, усмиряя энтропию и борясь с блохами, я запаковал все старую родительскую одежду в герметичные мешки, аккуратно ее перед этим рассортировав.
Вы представляете, чего мне это стоило — «аккуратно рассортировать»? А что делать…
А теперь представьте, сколько у папы старых вещей, которые только такой идиот, как я, захочет выбросить?
Рубашка, на которую я маленький разлил сок. Трусы, простите, похожие на сито («Не трогай, они чистые, стираные и даже поглажены!»), курток, явно снятых с помытых бомжей, две горы. Я запаковал все эти горы в мешки и герметично закрыл.
Если вас яд не берет, задохнитесь, пожалуйста, блохи.
Вернулся из медитации в очереди, снова не проплатил, второе окно опять закрылось, а будучи в очереди пятьдесят четвертым, стоять мне до завтрашнего утра, притащился домой, а дома…
Пока меня не было, папа потерял свою курточку и начал поиски с моих мешков. Ну, где ей еще быть, это подлый сын от него спрятал.
Мешки разорваны, на полу снова Монблан из старого тряпья, одеял и курток.
За этой горой прячется папа и смотрит на меня сердитым глазом. Второй все равно не видит, и он спрятал его за Монблан.
А курточка его спокойно висит на вешалке.
Я топал ногами, я кричал: «Блохи, они же не задохнулись!»
Больше всего хотелось эту кучу облить керосином и поджечь. Причем оставшись в доме, потому что зачем мне жизнь без нервов?
Причитая и охая, я снова собираю и сортирую вещи, приготовив новые мешки. Завязки на старых папе было лень развязывать, и он — семь бед, один ответ — просто порвал их.
Папа мой — очень пожилой человек. Он не виноват.
А я — виноват?
Ох, тетери-ятери…
13 сентября 2017 г.
Ночь — тяжелое время для стариков. Энергия, и без того небольшая, к вечеру падает в ноль. А значит, и темные, беспросветные мысли, не удерживаемые даже страхом, выползают из своих пещер и шепчут: «Теперь ты наш, наш…»
Заметил, что отец старается, чтобы ночью я как-то обозначал свое присутствие рядом, щелкают ли клавиши ноутбука, ставлю ли я чайник — просто чувствую, как ему легче от этого. «Я тебе не мешаю?» — «А? Нет-нет, конечно нет!»
Все под контролем. Ты не один. Я твой сын и сторожу твой сон.
Что бы ни было днем, стараюсь сделать так, чтобы отец лег в хорошем настроении. Прекрасно было бы рассмешить, но это редко удается. Я рассказываю ему сказки. Которые, может, и не сказки вовсе, как знать.
— Ничего, папа, ты потерпи, скоро станет легче, мы пойдем с тобой в кафе, помнишь то кафе «Медоборы», где мы были зимой?
— Да отстань ты, начинаешь еще…
— А чего? Сходим обязательно. Там бушетки такие, просто вообще. Но шоколадные не очень, помнишь?
— Да…
— И в театр пойдем.
— Здесь плохой театр…
— Все равно пойдем, вдруг там новые артисты.
— А когда?
— Потерпи немного, скоро.
Мне еще только предстоит налаживать в России новую жизнь. Я готовился к этому марш-броску, почти два года готовился. Еще когда ты, папа, даже ездил на велосипеде иногда и смеялся куда чаще, твой непутевый сын уже знал, что так будет. Жизнь научила страховаться вперед. Что-то не получилось, где-то вмешалось непредвиденное, это нормально. Катастрофы, слава богу, не случилось.
Твой сын — бывший бродяга. И на бушетки нам хватит всегда, обещаю.
А что за страх, в чем темнота? — если можно ясным осенним вечером с сыном сходить в кафе.
* * *
А сегодня под утро к нам на участок пытался пробраться дикий кот. Котася запеленговала нарушителя первой и, судя по звукам, вступила в неравный бой. Противник оттеснил бедную Котасю к забору, но тут на помощь ей вылетела собака Белка: наших бьют!
Я работал над текстом и выскочил на улицу последним, поскольку беспокоюсь, что такая ковбойская жизнь таки оставит Котасю без глаза. В предрассветных сумерках непривычно низко и гулко отдавался в ушах боевой клич Белки: «У-бью! У-бью!»
Посреди дороги стоял в боевой стойке дикий кот.
У ограды сидела помятая, растерянная Котася, весь вид которой говорил об одном: «Это мои кустики, это мое крылечко, а меня тут обидели…» Здоровенный хищный кот убегать не собирался. Он просто отступил на безопасное расстояние и закреплялся на занятых позициях, надувался, шипел и был похож на китайского мастера боевых искусств.
Этого мы, конечно, не могли потерпеть.
Я открыл калитку и выпустил на него ревущую собаку Белку. Нет, я не живодер. Но мы его не звали на нашу землю, а если не дать ему урока, нарушитель конвенции вернется. И таки подерет старую Котасю.
Собака Белка рыжим драконом вылетела за ворота и кинулась на кота, который, однако, только сильнее выгнул спину, и на морде его появилось особое цепкое выражение, которое мелькает у всего живого перед атакой. Собака Белка почуяла, что весь ее пафос и страсть не произвели должного впечатления, и, резко затормозив, решила вступить в переговоры.
Кот заговорил первым:
— Че, Котася, старая грымза, собаку позвала? Иди сюда, собака, давай-давай…
— Э-э-э… а ты откуда вообще?
— Иди сюда, сказал, ссышь?
— Я говорю
