Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

меж собой купцы. Все же поладили. Сговорились-таки почем товар купить-сбыть. Может, где и не совсем довольны остались друг другом, но разошлись полюбовно.2

Город жил своими незамысловатыми каждодневными заботами. На многочисленных городских базарах, расположившихся вдоль речушек и проток, бойко шла торговля привозимой с ватаг и артелей свежей рыбой. К пристаням причаливали суда с Ускончакской солью. В Астрахань еженедельно шли татарские возы с арбузами и дынями. Некогда тут думать, под чью власть голову отдавать.

Сладил дело Аким Никифоров и об отдыхе подумать можно. Вечер на то и дан, чтоб в кабаке винца хлебнуть да на людей посмотреть.

За окнами питейного заведеньица, куда заглянул на огонек Аким, споря с вечерними сумерками, бестолково брехали собаки. По узкой пыльной улочке, грохоча обутыми в железо колесами, прокатилась запоздалая повозка.

В нынешний вечер не хотелось Акиму собеседников. В напарники он взял себе графин водки, соленые огурчики да икорки черной на закуску. От нескольких выпитых чепорух[68] глаза его застилала легкая поволока. В захмелевшей голове, путаясь, натыкались друг на друга мысли о событиях минувшего дня. «Эх, продешевил я Силычу, – сквозь туман сознания сокрушался Аким, – а он, стервец, знай свое гнет. Следующий раз не уступлю ему!»

За деревянным столом напротив громко спорили подвыпившие мужики.

– Вот ты мне скажи, – настырничал рыжебородый, – кто такой Дмитрий?

– Самозванец, – утвердительно мотнул головой мужик с черными как смоль густыми бровями вразлет.

– Не самозванец, а законный царь! – многозначительно устремил вверх указательный палец третий собеседник.

– Да какой он царь? Вор! Расстрига! – Чей-то тяжелый кулак для большей убедительности с силой рухнул на стол.

– Может, и расстрига, а донцы-таки за ним пошли!

– Говорят, в Москве он уже прочно сел.

– Коль Москва его признала, да казаки донские, стало быть, и нам присягать Дмитрию надо.

Хоть и не хотелось Акиму вникать в чужие разговоры, а призадумался он над пьяным трепом захмелевших мужиков. Еще вчера все в Астрахани было спокойно. Никто и в мыслях не держал признавать какого-то самозванца царевичем Дмитрием. Не допуская глубоко в сознание услышанное, Аким наполнил до краев чарку и тут же ее осушил, занюхивая соленым огурцом.

3

В палатах архиепископа Астраханского и Терского Феодосия царила гнетущая тишина. Накинув на все покров мрачности, тишина холодила душу. Только монотонное речение молитвы да слабое потрескивание догорающих свечей нарушали ее безраздельное правление.

Отец Феодосий стоял на коленях перед иконой Богородицы, не первый час взывая к благосклонности Высших Сил:

– Пресвятая Дева Мария, смилуйся над нами, защити нас от скверны, не допусти самозванца к престолу царскому…

Эту ночь архиепископ провел без сна. На днях прибыл гонец из Москвы. Страшную весть принес: какой-то самозванец, по слухам, беглый монах, невесть откуда взявшийся, царем Дмитрием сказался, на трон метит. Все бы ладно, да сманил он на свою сторону казаков донских, и пошел народ за ним.

«Не удержал Годунов власть, хоть и дух в нем сильный, – думал бессонной ночью Феодосий, – не смог справиться с недородом да голодом людским. Пуще того, узрел в нем люд убийцу царевича Дмитрия. А ненависть народная, что зараза, тотчас расползается по земле гадами ползучими».

Скудно смазанными петлями скрипнула входная дверь.

В архиепископские покои вошел келейник Феодосия иеромонах Симеон. Бледный, он едва сдерживал волнение.

– Прости, отче, что помешал молитве, – севшим голосом произнес он, – народ на площади собрался.

От внезапного движения воздуха пламя свечей запрыгало, задрожало, словно сетовало на келейника за прерванную молитву, словно тревожилось о судьбах людских, о мятежном духе, парящем над русской землей.

Отец Феодосий поднялся с колен и подошел к узкому окну. На площади яблоку негде было упасть. Простолюдины и стрельцы, иной городской люд – все смешались в общий гудящий рой.

– Пора присягать законному царю! – Доносились с площади крики толпы. Болью отозвалось в сердце Феодосия мятежное настроение народа. Еще тяжелее стало на душе. Наверняка знал он – самозванец занял престол царский. Откуда только принесла его нелегкая смуту на Руси чинить?

– Симеон, – оторвав взгляд от окна, подозвал Феодосий келейника, – помоги-ка мне облачиться. К народу выйти хочу.

– Народ на площади нынче очень уж волнуется, – отозвался келейник, подавая архиепископу его облачение.

– Вот и хочу, Симеон, слово свое народу молвить, – одеваясь, задумчиво произнес Феодосий.

Осенние солнечные лучи, отражаясь от чешуйчатой глади реки, резвились на крепостных стенах игривыми зайчиками. Они то старались залить ярким светом все окрестности города, то вдруг прятались за набежавшими тучками. Переменчива осенняя погода. Норов ее, что характер человеческий. Вроде вот оно, чистое небо. А набежало облачко, в тучку облеклось. Тучка к тучке – сила небесная. Того и гляди, разразится громом-молнией да ливнем.

Волга полноводным течением своим мыла береговую насыпь молодой Астрахани. Жизнь кипела и на берегу, и на реке, смешивая две стихии в один общий круговорот. Отовсюду шли сюда, вниз по Волге, караваны судов с рыбой и Ускончакской солью, остроносые парусные бусы со смолой, канатами, лесными материалами и прочими строительными товарами. Всякого люду здесь не перечесть – и татары, и калмыки, и персияне, и индусы. Всех приводили в эти места торговые пути. Всем вожделенна была земля астраханская.

От Больших Исад Никольских ворот два поворота реки Кутумовки. Сладив дела с Петром Силычем, Аким Никифоров направил судно сюда, к главным городским воротам. Здесь купец рассчитывал выгодно свершить торг с иноземными купцами. Поручив торговые дела проверенному временем помощнику, Аким сошел на берег.

Миновав крепостные ворота и расположившиеся тут же соляные склады, он вышел на городскую площадь. Сегодня здесь было особенно многолюдно. В расчете запастись кое-каким провиантом, Аким, окунувшись в толпу, протиснулся к торговым лавкам.

– Царевич Дмитрий взошел на престол! – слышалось где-то вдалеке.

– Крест надобно целовать законному царю! – донеслось до Акима.

Холодком повеяло в душе. Далек он был от мятежного настроения простолюдинов. Его больше привлекала мирная торговля да выгодные сделки с такими же, как и он,