Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

все время пути Аким впервые встретил Феодосия. Архиепископ стоял, зябко скрестив на груди руки, и вглядывался в меловую непроглядность утреннего тумана.

– Как спалось, батюшка? – решил заговорить с владыкой Аким.

– Спасибо. С божьей помощью, – сухо ответил Феодосий и отстранился от Никифорова, давая понять, что не намерен вести разговоры.

Аким чувствовал неловкость перед архиепископом, невольно оказавшись соучастником нятья[69] и унижения Феодосия. Он испытывал к старцу глубокое искреннее уважение.

– Что же на воздух-то не выходил до се? – пытался разговорить владыку Аким.

– Молился, – все так же сухо, устремляя взор в непроглядное молоко тумана, ответствовал священник.

– Да, смутное время сейчас на Руси… Истинный царевич Дмитрий убиен, а престол самозванец занял, – невзирая на отчужденность Феодосия, продолжал Аким.

– Что же ты-то меня к самозванцу везешь? Али продался? Али игру какую затеял? – вдруг повернувшись к Акиму и пристально глядя ему в глаза, тихо произнес Феодосий.

– Под секирой приказали мне взять тебя, отче, на борт. Сам-то я торговый человек, не обессудь, владыка! – начал оправдываться Аким. – А Гришка Отрепьев для меня не царь.

С этого дня их утренние встречи участились. Вскоре Аким заметил в глазах Феодосия едва заметную теплинку.

Чем выше по течению реки поднимались путники, тем холоднее становился осенний воздух, тем гуще утренние туманы. Нередко Аким подмечал, как издали, стараясь оставаться незамеченным, наблюдал за ним Хворостинин. Как вслушивался в его, Акима, разговоры с архиепископом. И людям своим наказывал – глаз не спускать с купца ни в насаде, пока шли по реке, ни в Москве.

С судьбой спорить сложно. Правит она путями людскими, не спрашивая, посильна ль ноша, возлагаемая ею на путников. Хотел Аким остаться лишь торговым человеком, а оказался меж двух огней с тяжким грузом на сердце. Но выбор его душа определила, а она, как известно, от Бога.

5

Московская земля встретила отца Феодосия холодным, пронизывающим ветром, напоминая о приближающейся зиме. Недоброе ее дыхание студило и тело, и душу. Не думал архиепископ, что когда-нибудь прибудет в Первопрестольную под конвоем, что войдет в царские палаты в сопровождении четырех стрельцов и предстанет пленником перед восседающим на троне самозванцем. Но суд божий страшнее, чем суд человеческий. Там душам заблудшим Истина совестью на ухо шепчет, мучениями душевными грозит, хлеще огня адского которые. И нет спасения от меча ее огненного, что в самое сердце разит без промаха.

Грозно глядел на архиепископа Астраханского и Терского Феодосия самозванец Лжедмитрий. Надменность скользила во всем его облике, надменность и превосходство. Едва распахнулись перед Феодосием двери царских палат, тяжким грузом ощутил он на себе этот бесчестный взгляд. Каждый шаг его на пути к царскому трону отзывался в сердце священника тяжелым глухим ударом – чем ближе, тем сильнее. И вот он, последний шаг. Феодосию приказали остановиться. Теперь их тела отделяли друг от друга всего десять коротких шагов, а души их – вселенская пропасть.

– Астраханские все смуты от тебя! – не обращаясь к владыке по имени, надменно произнес Лжедмитрий. – И людям ты говоришь, и сам называешь меня не прямым царем: да кто, де, я?

Феодосий казался невозмутимым. Он поднял на самозванца взор и, пристально глядя ему в глаза, ответил:

– Ведаю, что ты называешься царем. Прямое же твое имя бог весть, ибо прирожденный царевич Дмитрий Иоаннович убиен в Угличе, и мощи его тамо!..

Сказал, как отрезал, и, не взирая на приставленных к нему людей, ни разу не обернувшись, вышел прочь из царских палат. Коротки были слова старца, но в сей миг не только Феодосий заметил в глазах Лжедмитрия молниеносные искры то ли гнева, то ли смятения, то ли простой человеческой слабости – человеческого смущения. На мгновение в царских палатах воцарилась звенящая тишина, и казалось, лишь шаги архиепископа заглушали бешено колотящееся сердце лжецаря.

Опомнившись, стража попыталась преградить пленнику путь, но короткий, непререкаемый жест лжеправителя остановил стрельцов.

После долгой гнетущей паузы пространство царских палат разрезал глухой, обессиленный голос сидящего на троне:

– Проводите архиепископа на патриарший двор.

Не ведал тогда Феодосий, какой поворот в его судьбе сыграют его же слова, брошенные Гришке Отрепьеву в лицо. Не ведал владыка, что проведет на патриаршем дворе долгие месяцы, обласкан будет лжецарем и увидит погибель его в горниле народного восстания. Не ведал, что сам он ненадолго переживет Лжедмитрия, а по дороге домой, в Астрахань, завершит свой земной путь где-то под Царицыном. Знал архиепископ одно, что никогда, ни при каких обстоятельствах не отречется он от своих слов: «Не место самозванцам на царском престоле!»

На торговой площади расположилась раззадоренная щедрым морозцем столичная ярмарка. Не впервой было Акиму вести торг с московскими купцами. Знал, кому и почем товар сбыть, чтобы не продешевить. Астраханская стерлядка да осетринка завсегда в спросе были. Да и дело налажено у Акима. В этот раз все и вовсе гладко пошло – почти полным весом сбыл он товар без мытарств и проволочек. А, как говорится, сделал дело – гуляй смело. Вот и решил Аким Никифоров по торговым рядам вольным человеком побродить, посмотреть лишний раз, чем в столице торгуют, что почем отдают.

Ярмарка жила разудалой торговой жизнью. Отовсюду доносилось то конское ржание, то азартные возгласы наблюдателей за петушиными боями, то скоморошьи песни. Тут водили хороводы, там торговали тягучим янтарным медом. Что русскому человеку первый морозец! Румяны щеки торговцев, словно продаваемое ими малиновое да вишенное варенье. Но Акиму любопытно, чем в рыбных рядах торгуют. Прохаживается меж базарных полков, приглядывается, приценивается.

Внимание астраханского купца привлек всадник на резвом скакуне каурой масти. Возвышаясь над толпой, всадник лихо рассекал плетью воздух, прокладывая себе дорогу сквозь людское скопище. Не сходя с лошади, верховой выбирал снедь. Он подъехал к рыбному ряду. На морозе горы щук, судаков и сазанов замерзли и выглядели, словно деревянные колотушки. Рассыпаясь в любезностях перед знатным покупателем, торговцы наперебой предлагали ему товар.

Аким наблюдал, как тот, показывая плетью на ту или иную рыбину, недовольно качал головой. Восседавшего на породистом скакуне боярина не прельщали ни огромные сазаны, ни судаки. Когда боярин оказался с Акимом