Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

– Что, боярин, ищешь? – спросил он негромко. – Может, какой другой рыбки хочется?

– Кто таков?! – надменно бросил всадник.

– Купец астраханский, рыбу на продажу привез. Торг почти уже завершил, но для хорошего человека найдется у меня с десяток стерлядей да пара осетров волжских.

– Дерзок ты, купец, как я погляжу, – снедовольничал боярин, но подумав, сменил гнев на милость. – А от осетрины, слышь, не откажусь.

– Тогда милости прошу на пристань.

– Людей пришлю, – коротко бросил наездник и, огладив коня плетью, направился было прочь.

– Постой, боярин, а как я узнаю, что люди от тебя? – успел схватить коня под уздцы Аким.

– Скажут, от Федора Шереметева! – с высоты седла бросил боярин.

Не таился Аким Никифоров от народа, не чурался дел своих торговых, но не ведал, что люди астраханского воеводы тенью по пятам за ним ходили, что каждый шаг, каждое слово его на заметку Ивану Хворостинину несли. А тот нешуточно побаивался астраханского купца.

Вот и зима отпорошила, отлютовала морозами, незаметно уступив место весне с ее полноводьем. Лето отцвело буйным цветом, и осень позолотила листвой землю. Вот и про Лжедмитрия народ забывать стал, и боярин Василий Шуйский на троне царском утвердился, а на Руси все так же неспокойно. Волнуется народ, все правды ищет да удобства животу своему.

Астраханская земля тоже не лыком шита. Народ-то почти весь беглый здесь да гулящий. Знай наших, не отстает от общего настроения: волнуется, бурлит, противится царю московскому. Василий Шуйский не указ ей, не царь. Своих «царьков» с лихвой хватает: царевич Август, царевич Лаврентий, царевич Федор, царевич Клементий, царевич Савелий, царевич Семен, Василий, Мартынка, Гаврилка, Ерошинка. И все «сыновья» царя Федора Ивановича.

Еще вчера Иван Хворостинин сказывался сыном царя Иоанна Грозного, но подумал, пораскинул умом, да и отказался от царства. Сегодня сидел он на стрелецком дворе и думу думал, как бы стать ему полновластным правителем астраханских земель да власть свою удержать. «Ишь, сколь сынков-то царских развелось! – думал он. – Что-то Гаврилка лихую голову свою высоко поднимает. Надо бы усмирить его. Пошлю-ка его в поход вверх по Волге с кочевниками счеты свести, пыл свой охладить. А Савелий пусть при мне останется. Нельзя им вместе быть, неровен час забузят. На стрельцов надежи тоже нет – работный люд, низы. Любую голову под секиру готовы положить». Мысли воеводы нарушил тяжелый стук в дверь.

– Кто там? – снедовольничал Хворостинин.

В проеме увесистой дубовой двери вырос служилый человек.

– Батюшка-воевода! Только что наш человек прибыл из Москвы. Весть принес.

– Зови.

В воеводскую ввалился человек. От дорожной пыли синий его суконник казался грязно-серого цвета, а стертые сапоги едва не просили каши. Уставший от долгого утомительного пути человек едва держался на ногах.

– Недобрую весть принес я тебе, господин воевода, – переводя дух, выдохнул он. – Василий Шуйский на Астрахань войско боярина Шереметева направил. Со дня на день здесь будет.

Хворостинин вскинул на гонца встревоженный взор. Хоть и ждал он похода московского войска на непокорную Василию Шуйскому астраханскую землю и не врасплох застали его слова гонца, а все одно молнией пронзило сердце, не на шутку захолодело в груди.

Едва рассвет следующего дня окрасил молочной бледностью небо, а подтаявший утренний туман раздвинул горизонт, как с городских стен раздался голос сторожевого:

– Струги на реке!

Быстро разнеслась между караульными стрельцами весть, поселяя в сердцах тревогу, заставляя людей Ивана Хворостинина готовиться к обороне.

Никифоровский насад подходил к городским стенам Астрахани. Удачно продав на ярмарке товар, Аким возвращался в родной город в добром расположении духа. Однако оно быстро сменилось тревогой, как только еще издали заметил купец стрельцов, стоящих в каждом прогале зубцов крепостных стен. Да и на берегу было непривычно безлюдно.

– Кто такие? – неприветливо донеслось с пристани.

– Свои!

– Кто «свои»? Поворачивай!

– Аким Никифоров я – купец астраханский, домой пришел с ярмарки, – в надежде, что его узнают, терпеливо пояснял Никифоров береговым.

– Сказано, поворачивай! Приказ воеводы: никого не пускать!

Аким понял: спорить со стрельцами было бесполезно. Он отдал распоряжение кормщику развернуть судно и через Кутумовку идти к городским базарам.

Остроносые бусы, парусные лодчонки, другие мелкие и средние суденышки, груженные всяким товаром, ждали своей очереди на разгрузку. В видимом спокойствии и размеренности сквозили невидимое волнение и напряженность. Подойдя к Большим Исадам, Аким причалил свой насад борт о борт с груженной лесом баржой.

– Вторые сутки разгрузки ждем, – посетовал Акиму хозяин баржи.

– Что случилось? – пытался выяснить Аким.

– Войско московское на город идет, – пояснил купец с баржи. – Василий Шуйский будто бы недоволен Астраханью.

– Стало быть, опять трудные времена настают, – с досадой почесал затылок Аким.

– Так они еще и не кончались… Нам-то, купцам, как быть? К городу не подойти, ни выйти, ни торг повести! А дома, чай, тоже семьи…

Понимал Аким – нечего ждать ему помощи от городских властей. Знал – опасался его Иван Хворостинин, еще с тех самых пор опасался, когда сквозь те далекие осенние утренние туманы исподволь наблюдал за их с Феодосием встречами на палубе насада. Сетуй не сетуй, а от века своего, в коем жить положено Всевышним, не убежать. Не скрыться от Промысла Его, не поспорить с судьбой…

Вечер накинул на город покров густых сумерек. Но суета на Больших Исадах не утихла и с наступлением темноты: кто-то ждал на воде своей очереди, чтобы причалить к берегу, кто-то разгружал товар для продажи.

Аким Никифоров, прибывший в Астрахань еще с восходом солнца, только что закончил свои торговые дела. Он шел домой по Большой Продольной улице. Длинной, не освещенной фонарями, прямой стрелой тянулась она от Больших Исад до стен Белого города. В кромешной тьме Аким едва различал дома, мостовую и редких одиноких прохожих. От базара до Белого города путь неблизкий. Дома