Муля, не нервируй… Книга 3 - А. Фонд

В начале пути, можно сказать. Когда любая дополнительная огласка ему только навредит… Так кто же тогда мог это слить?

— Да уж, — озадаченно почесал затылок Козляткин, — и вряд ли это Володя или Матвей. Скорее всего, из наших, кто был на природе, это мог сделать только Миша Пуговкин.

— Нет — покачал головой я, — не верю! Зачем Мише идти и кому-то об этом говорить, если он сам даже и не надеется получить в этом проекте хоть какую-нибудь мало-мальски минимальную роль? Тем более, вряд ли начинающий актёр второго или третьего плана может вот так вот запросто подойти к известному режиссёру, с которым он даже никогда и не работал, и вывалить ему такое? И тем более я не поверю, что Глориозов моментально поверил какому-то малознакомому человеку и сразу побежал звонить мне. И буквально шантажировать.

— Муля! — всплеснул руками Козляткин, — надеюсь, ты не подтвердил ему ничего? Не наобещал?

— Нет, конечно, — усмехнулся я, — но при этом я был сильно удивлён тем наглым напором, с которым Глориозов действовал. По сути, он только что пожертвовал моим хорошим к нему отношением и даже моим покровительством, ради участия в этом проекте.

— Игра стоит свеч, — задумчиво молвил Козляткин. — Значит, нужно искать крысу среди нас. Хотя, может быть, это был Фёдор? Как думаешь?

— Да ну! Сидор Петрович, сами подумайте, зачем Федору говорить об этом кому-то? По-моему, в это время, когда мы обсуждали проект, он пьяный в беседке спал. И вряд ли хоть что-то помнит.

— А ты его давно видел? — спросил Козляткин.

— Да нет, мы вчера только-только встречались. Но ненадолго.

— А зачем вы виделись? Что у вас может быть общего? — Моментально сделал стойку Козляткин.

— Да не у меня, — отмахнулся я, — у меня с ним ничего нету. Это какие-то химические вопросы. Он попросил отцу литературу передать. Что-то про вторичный гидролиз, если я правильно эту абракадабру запомнил. Но не уверен.

— Ааааа, ну ладно — отмахнулся Козляткин и моментально забыл существовании Федора Фёдоровича, — Муля, меня больше беспокоит этот Глориозов. И то, что вопрос о советско-югославском проекте вышел во внешнее информационное поле. Теперь только ленивый не будет об этом знать. И сколько гадов постараются перебить этот проект и перетянуть финансирование на себя. А ведь Большаков ещё даже не доложил на комиссии и тем более Сталину.

— Самому интересно, — согласно сказал я, понимая, что срочно придётся идти опять в театр.

— Постарайся это выяснить, и то срочно, Муля, — приказал Козляткин мне строгим голосом, видно было, как он обеспокоен. — У вас с ним общие делишки, ремонты. Вот и спроси его. Сегодня же!

— Спрошу, — вздохнул я и вознамерился уже уйти, как Козляткин прицепился опять:

— Муля, ты уже общую концепцию проекта делать начал? Техническое задание? Смету? А сценарий как там?

Он строчил эти вопросы, словно Чапаев из пулемёта. И ни один из этих вопросов мне не нравился. Особенно последний.

Поэтому на все вопросы я изобразил таинственный и загадочный вид и сказал кратко и ёмко:

— Ага.

— Что «ага»⁈ Что «ага»⁈ — загорячился Козляткин и аж подскочил от эмоций, — время-то идёт! Иван Григорьевич две недели дал. А уже прошло сколько дней⁈

Я и сам знал, что время уходит. Ну, а что было делать, если сейчас ни одной нормальной мысли в голове у меня не появилось. Но отвечать что-то надо было, и я скромно ответил:

— Согласно структуре по Декамерону, фильм будет состоять из десяти отдельных, но крепко связанных между собой общей идеей, историй.

— Давай отсюда подробнее, — заинтересованно сказал Козляткин.

Ну ладно, раз просит. Мне не трудно:

— История первая. Югославия. Весна. Ранее утро. Белокурая Розамунда, примерная домохозяйка и мать семейства, провожает детей в школу, а мужа на работу. Возвращается обратно в дом, чтобы добросовестно испечь морковный пудинг со шпинатом на обед. И тут она обнаруживает, что в доме внезапно сломался кран, и вдобавок тоже внезапно забилась труба. Розамунда в отчаянии. Мечется, ломает руки. Здесь можно небольшой её монолог в стиле принца Датского включить, — деловито уточнил я.

Козляткин согласно кивнул, сюжет его явно заинтересовал, так что я продолжил:

— И тогда она принимает единственно важное решение — вызывает сантехника…

По мере моего подробного пересказа всем известного сюжета про «даст ис фантастишь», лицо Козляткина багровело всё больше и больше.

А когда я закончил, шеф сидел пунцовый и не знал, как реагировать.

— Может, воды? — с чувством перевыполненного долга спросил я, в душе радуясь, что только что приобщил человека к прекрасному.

— Муля! — наконец, мощным усилием воли взяв себя в руки, раненным бизоном взревел Козляткин, — иди отсюда! И чтобы сегодня же… нет, я не зверь, завтра к концу дня черновик сценария уже был у меня на столе! Ты меня понял⁈ Нормальный сценарий! Не про сантехника!

Надо ли говорить, что дважды меня просить не надо было?

Я шел по улице домой и думал, что вот как жизнь к отдельным категориям граждан несправедлива. Взять хотя бы того же Козляткина: белая кость, чиновник с перспективой. И почему он вдруг так взъелся на бедных сантехников?

Так как Козляткин отправил меня работать над сценарием и ещё зайти в театр к Глориозову, то я пошел домой. Сначала подумаю и прикину, что делать со сценарием, а потом уже пойду к Глориозову. Они, в театре, репетируют долго. А сегодня, если не ошибаюсь, Фаина Георгиевна говорила, что у них там опять какая-то премьера.

Я вернулся в квартиру и, схватив пачку с сигаретами, отправился покурить на кухню. При этом я чутко прислушивался к комнате номер пять. Но там было тихо и казалось, всё вымерло.

Разочарованно я вытащил сигарету, закурил от конфорки и, не чувствуя вкуса, выпустил дым в форточку.

— Муля! А что это ты не на работе? — удивлённо спросила Белла, вплывая на кухню могучим ледоколом.

Этим утром она была в старом линялом халате, на лице толстый слой жирного крема нежно-зеленоватого оттенка, а папильотки она сняла, но расчесаться не успела и волосы торчали сейчас вертикально вверх.

Каюсь, в первый миг, увидев её, я содрогнулся — она напоминала привидение или утопленницу после праздника «Ивана Купала».

Тем временем Белла, не дожидаясь ответа, подошла к конфорке и тоже прикурила:

— У тебя всё нормально? — задала она общепринятый вопрос, просто так, без интереса.

Так как я был весь в заботах, то ответил несколько не так, как следовало по этикету:

— Не нормально у меня, Белла, — сказал я и опять затянулся.

— Что? Что случилось? — взволновалась Белла, — Чем я могу тебе помочь?