Муля, не нервируй… Книга 3 - А. Фонд

глин, — горячился Модест Фёдорович, тыча пальцем в листочек.

— Я это прекрасно понимаю, — подпрыгнул Фёдор Фёдорович, — но на первое место, пожалуй, следует ставить разработку технологий экстракции лития из низкоконцентрированных источников! И уже на основании результатов и рассчитывать остальной процесс!

— А как же анализ комплексных руд с высоким содержанием неодима и диспрозия? — язвительно фыркнул Модест Фёдорович. — Вы это разве не собираетесь учитывать, Фёдор Фёдорович?

— Понимаете, Модест Фёдорович, я лично полагаю…

В общем, я понял, что «дети лейтенанта Шмидта» нашли друг друга, и я здесь больше не нужен. Поэтому потихоньку слинял. Кажется, они даже и не заметили этого.

Вот всегда так. Зато я понял главное: наука — это не только формулы. Это умение превращать кислоту поражений в реактив победы. Или хотя бы в комплементарный ответ для врагов.

Так что берегись, Попов! То ли ещё будет!

Дальше рабочий день шел, как обычно: я сидел у себя в кабинете, пил крепкий чай из гранёного стакана, разбирая бумаги на столе, заваленном сценариями и монтажными листами. Я пытался структурировать техническое задание советско-югославского проекта и прикидывал, кого нужно брать в команду. Пока дела шли не ахти. За окном светило апрельское солнце, а из динамика на стене доносился бодрый голос Левитана: «Трудящиеся Советского Союза празднуют первые успехи в выполнении пятилетнего плана…»

Дверь открылась в кабинет заглянула Леночка, наша телефонистка:

— Муля, там тебя к телефону зовут, — пискнула она.

— Они представились? — успел спросить я, пока она не скрылась.

— Глориозов, — ответила она.

Хм, странно. Обычно он никогда не злоупотреблял моим хорошим к нему отношением и не звонил так демонстративно на работу. Интересно, что ему надо? Неужели Фаина Георгиевна что-то учудила?

Тяжко вздохнув, я пошел разбираться.

Я взял трубку, и сквозь металлический скрежет произнёс:

— Бубнов слушает.

— Иммануил Модестович, это Глориозов! — прогремел в трубке знакомый голос, всей студии, — Очень нужно устроить на кинопробы актёра Сергея Клюквина! Роль второго плана в новом фильме «Утро над тайгой»! На вас вся надежда! Кто, если не мы, будем друг другу помогать…

Я напрягся. Серёжа был известен в узких кругах как человек, чей голос напоминал звук тормозящего трамвая и крик чайки. Злые языки говорили, что когда-то, ещё в начале своей актёрской карьеры он пытался читать стихи Маяковского на празднике урожая в сельском клубе, и председатель колхоза, не разобравшись, попросил «выключить сирену». Мне же Серёжа запомнился ролью «трактор дыр-дыр-дыр».

И вот теперь Глориозов, пользуясь тем, что помог мне с водкой для министра и компании, нагло давит на меня. И, что обидно, отказать ему я сейчас не имею морального права.

Гад это знает и нагло пользуется.

Интересно, что же их связывает?

Скрепя сердце, пришлось согласиться:

— Пусть подойдёт ко мне в Комитет искусств, — сухо ответил я и положил трубку.

Серёжа явился на пробы в строгом костюме и галстуке с вышитым изображением колосков пшеницы. Его лицо светилось решимостью, а в руках он сжимал потрёпанный томик Станиславского.

— Иммануил Модестович! — завопил он, заставляя проходящую мимо секретаршу Катю выронить папку с документами. — Готов служить советскому кинематографу!

— Тихо, Серёжа, не кричи так, — я сделал успокаивающий жест. — Расскажи лучше, какие роли тебя привлекают? И почему тебя вдруг потянуло в кино?

— Мечтаю сыграть героя-пограничника! — Серёжа вскинул руку, чуть не ткнув меня в глаз (я еле-еле успел отшатнуться). — Или учёного, открывающего новые законы физики!

Я представил, как Серёжа кричит фальцетом: «Стой, нарушитель!» — и содрогнулся.

— Сейчас посмотрим, — устало кивнул я и повёл его в соседний кабинет, заваленный бумагами. И который постоянно пустовал.

— Так, Серёжа, — сказал я, — давай сейчас проверим, как ты вживаешься в роль…

— Я прекрасно вживаюсь в роль! — возмущённо воскликнул Серёжа и для убедительности потряс перед моим носом томиком Станиславского.

Лучше бы нимб поправил.

— Давай ты изобразишь лесника, который предупреждает геологов о медведе, — велел я и добавил, — не забывай, что здесь главное — эмоция! Страх за товарищей!

Я легонько хлопнул ладонями, обозначив киношную хлопушку. Серёжа вытянулся в струнку, задрожав, как осиновый лист.

— Давай! — скомандовал я.

— Товарищи! — завизжал Серёжа, заламывая руки. — В лесу медведь-шшш!

Я побледнел. За стенкой кто-то уронил, судя по звуку, стул или стол.

— Стоп! — сказал я. — Это что за птичий базар⁈

Серёжа вспыхнул и сказал донельзя разобиженным голосом:

— Я демонстрирую новаторский приём! По Станиславскому, между прочим! Мой герой — бывший цирковой артист, который имитирует зверей! Ведь медведь же не говорит, верно? Я считаю, что это гениальный приём!

Я посмотрел на него, как на идиота, и сказал:

— Серёжа, пошел вон!

Когда незадачливый последователь Станиславского ретировался, я заглянул в кадры и набрал Глориозова.

— Глориозов слушает! — хорошо поставленным баритоном произнесли с той стороны провода.

— Это Бубнов, — сухо сказал я, понимая, что сейчас наживаю себе смертельного врага, — Прошу меня извинить, но я никак не могу взять на пробы вашего Серёжу. Извините.

Я уже хотел положить трубку, когда Глориозов воскликнул елейным медоточивым голосом:

— Что, Серёжа так плох? Вот безобразник, а ведь клялся, что постарается! Но мы же не будем из-за какого-то дрянного актёришки рушить нашу дружбу, правильно, Иммануил Модестович?

— Согласен, — с облегчением ответил я. — Не будем.

Но зря радовался.

Потому что Глориозов сразу же добавил:

— Если не получается помочь мне с Серёжей, ничего страшного. Тогда могу ли я рассчитывать на две роли для моих актёров, главную женскую и мужскую второго плана, в советско-югославском фильме?

Глава 23

После нашего разговора с Глориозовым, я сразу же бросился к Козляткину.

Он как раз вернулся из совещания, был приветлив и, на фоне мрачного меня, даже весел. От острой зависти мне захотелось скурить квартальный урожай краснодарского табака за раз.

При виде меня Козляткин расцвёл:

— Муля, — замироточил он, — заходи. Есть какие-то новости?

— Сидор Петрович — без обиняков спросил я, злорадно предвкушая, как радостная улыбка сейчас стечёт с его лица, — мне только что звонил Глориозов. И попытался выбить две роли — главную и второстепенную — в нашем новом будущем советско-югославском фильме.

Козляткин побледнел, а я удовлетворённо продолжил:

— И вот отсюда вопрос — откуда он узнал? Откуда могла произойти утечка информации, Сидор Петрович?

Козляткин был ошарашен. Он икнул и с надеждой посмотрел на меня:

— Муля — хрипло сказал он, — мамой клянусь, я никому и ничего не говорил! Да и Большаков, я уверен, тоже вряд ли бы кому-то что-то сказал… Сам понимаешь…

— Верю. И даже не сомневаюсь, — ответил я, — я тоже никому ничего не говорил. И вот что интересно, проект только в самом-самом зародыше.