Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

– Где ты был целый день, сын?

– В городе, мам. Борька помог достать радиодетали.

– Ты мог бы утром сходить с нами в храм, – с едва заметным укором сказала мать. – Праздник все-таки, троицкая служба.

– Наш новый священник – отец Валентин, – сообщил брату Арсений. – Но он служит хуже, чем папа.

– Будь благодарен, что все же служит, – одернула его мать. – Могли и церковь совсем закрыть после ареста отца, и остались бы мы вовсе без богослужения.

– Ага-а, – вздохнула Вера.

Мать снова взялась за книгу:

– «Между тем пришел указ кесаря, чтобы предавать смерти верных христиан, и начались казни. В третий раз предстала на муки Бландина с младенцем, одушевленным ее примером, и готовилась к смерти как на брак. После бичевания и раскаленного стула ее опутали в сети и бросили разъяренному быку, наконец поразили мечом. Твердость ее превзошла чаяние язычников…»

– А наш папа тоже мученик? – вдруг спросила Вера.

Арсений потянулся к сестре и легонько щелкнул ее пальцем по лбу.

– Папу скоро отпустят! Он ничего плохого не делал против них!

– Против кого?

– Коммунистов.

– А Бландина тоже ничего плохого им не делала! А ее коммунисты убили…

– Ты что, глупая? – фыркнул Арсений. – Какие еще коммунисты в Древнем Риме?

– Такие! – стояла на своем Вера. – Которые против Бога. Мама, скажи ему, что коммунисты – язычники! И чтоб не обзывался и не дрался.

Мать, однако, в их спор не вникала. Отстраненно глядя на березовые ветки, она произнесла:

– Папа ваш сейчас на кресте.

Дети примолкли: Арсений – испуганно сжавшись, как замерзший воробей, Вера – со странным выражением торжественной жалости на лице.

– Как Христос? – спросила она после минутной тишины в избе.

– Как Христос, – грустно ответила мать. – А вы теперь – как ученики Иисуса. Ему очень горько было, что ученики оставили Его, разбежались. Только один остался верен. Помните об этом. Не оставляйте папу своими молитвами…

– Мам, там учительшу раскулачили, – объявил старший сын. – Подозерову.

Опустив голову, он будто боялся встретиться с матерью взглядом.

– Как это раскулачили? – не поняла она.

– Так же, как нас тогда, – с внезапным злорадством сказал Михаил. – Из дома выселили. Из школы, наверное, тоже выгнали. Поделом ей, гадине!

– Не смей! – Мать поднялась из-за стола. – Чтоб я больше не слышала от тебя дрянных слов, ты понял?

Она убрала на полку книгу и принялась накрывать на стол скудный ужин семьи без кормильца: черный хлеб, каждому по куску, четыре вареные картофелины в кожуре, перья зеленого лука с огорода.

– Садитесь есть.

Молитвы на вкушение пищи прежде читал за столом глава семьи. Теперь эту обязанность переняла мать. Но молитва не получилась.

– А учительша? – хмуро спросил Михаил.

– Это не наше дело. – Мать поджала губы.

– Так она там на улице, возле нашего забора, сидит ревет. Со всеми пожитками. До директорского дома не дошла или забор перепутала.

Младшие тотчас полезли к окну смотреть. С той стороны забора, однако, ничего не было видно. Мать, подхватившись, накинула на плечи платок.

– Ты же сказала – не наше дело! – вспыхнул старший сын, поняв ее намерения.

– Я только поговорю с ней, сынок, – словно извиняющимся тоном сказала она.

– О чем с ней говорить? Ты уже забыла, сколько она мучила в школе Верку и Арсения?!

– Да, сынок. Если ей теперь хуже, чем нам, уже забыла, – ответила она из сеней и вышла на крыльцо.

– А я нет! – вслед матери крикнул Михаил.

Дарья прошла по дорожке до калитки и выскользнула на улицу. На рассохшейся узкой лавке под ветвями вишни, перевесившимися через забор, она и впрямь обнаружила учительницу. Та сидела, поджав ноги, вцепившись ладонями в край лавки, и тихо подвывала. Рот распялен, подбородок кверху, глаза закрыты – будто собака воет в тоске и одиночестве на луну. По красноте и опухлости Дарья заключила, что слезы она льет уже долго, часа два. Возле ног учительницы лежал обширный, туго увязанный узел из покрывала с вещами.

Дарья присела рядом. Молчала, не зная, что и как сказать. Алевтина Савельевна была комсомолка бедовая, страха ни перед чем не ведавшая. С отцом Алексеем она воевала за умы и души колхозников лихо, отчаянно, как кавалерист-девица с наполеоновским французом. Но вдруг разудалой воительницы не стало: Алевтина Савельевна горько выла, в точности как простая девка, у которой увели жениха или украли на базаре деньги.

– Ну, будет, будет, – поневоле вырвалось у Дарьи. – Расскажи-ка, Алевтина Савельевна, что случилось.

Подозерова откликнулась на предложение тотчас, не вытерев слез, только глянув искоса, но словно бы не узнав попадью.

– Он… он меня вы-ыселил, – продолжала она всхлипывать и скулить. – Прислал с Тараскиным… постановление сельсове-ета… с печа-атью… Исполкомовские дом заколоти-и-или…

– Да за что ж тебя, такую идейную? – терялась в догадках Дарья. – С партийными повздорила?

– Руко… – Алевтина Савельевна икнула, – …суев меня-а… Хотел, чтоб я с ним… чтобы я его… чтоб отдала-ась ему… А я не…

Учительница зарыдала, залившись новым обильным потоком слез.

– Понятно, можешь не продолжать. – Дарья ощутила укол омерзения. Одновременно она испытала удивление – не ожидала от красной кавалерист-девицы такой разборчивости и скромности. – А чего ты хотела, когда записывалась в комсомолки? В двадцатых годах у вас и в уставе было прописано, что по первому требованию… Ах, ладно, не о том теперь речь. Из школы-то не уволили? У Рукосуева прав таких нет, разве на директора школы надавит. Да Дерябин-то не таков.

Алевтина Савельевна не могла ей ничего ответить – судорожно глотала рвущиеся изнутри рыдания.

– Пойдем-ка в дом, нечего тут сидеть, ночь поджидать.

Жена священника обняла Подозерову за плечи и повела ее, послушную, в избу.

Еще из сеней они услышали в доме чужой голос, будто кто-то зачитывал по бумаге. Дарья было всполошилась. Вдруг мелькнула мысль, что их тоже выселяют. Только как чужаки попали в дом, если никто мимо нее не проходил? Но увидела на столе посреди сдвинутых тарелок грузную коробку радиоприемника – и отлегло от сердца. Только вздохнула:

– Доделал все ж таки…

– Я же сказал, мам, Борька достал нужные детали, – отозвался Миша, не поворачивая головы.

Младшие тоже завороженно слушали напряженный и торжественный голос диктора:

– Закончен величайший в истории человечества перелет, равного которому не было и нет. Сбылась мечта человечества о воздушной дороге между материками через Северный полюс. Как радостно чувствовать себя соотечественниками Чкалова, Байдукова, Белякова! Радостно знать, что живешь в великую сталинскую эпоху, в стране героев и сталинских побед! Вместе с товарищем Сталиным, руководителями партии и правительства страна горячо поздравляет отважных советских пилотов-богатырей…

Первым зареванную учительницу за спиной у матери заметил