Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

построение светлого будущего. Труд – волшебное средство для такой перековки. Особенно в громадных коллективах на величайших стройках ГУЛАГа, поражающих своей грандиозностью.

– Давайте с вами, гражданин Аристархов, поговорим не под протокол.

Сержант закрыл следственное дело и по-ученически сложил руки на столе, не сводя взора со священника. Арестованный выглядел нехорошо: бледный, с темной синевой вокруг глаз и впалыми щеками. Кожа на лице обтянулась и словно опрозрачнела, как промокательная бумага. Подрясник обветшал еще больше, чем было два месяца назад. Борода разрослась неопрятными клочьями, прежде пышные усы обвисли, как флажки в безветрие. «Почему его не обреют?» – мелькнула мысль у Горшкова.

– Охотно, гражданин следователь.

– Скажите, вы служили в церкви по убеждениям или из материальных выгод?

– Несомненно, из убеждений. Я верую в Господа нашего Иисуса Христа…

– Оставьте это. – Сержант нетерпеливым жестом отверг продолжение. – Вам известно, что религия, как опиум для народа, идет вразрез с наукой?

– Мне это неизвестно. И, например, великий русский ученый Ломоносов тоже так не считал. Он говорил: наука и религия в распрю прийти не могут, разве кто-то из ложного мудрования на них вражду восклеплет… Вы знаете, кто такой Ломоносов? – спохватился священник.

– Догадываюсь, – хмыкнул Горшков.

– Он говорил, что вера и наука – родные сестры.

– А к марксистско-ленинским наукам ваш Ломоносов как относился? – парировал сержант. – И вы сами отчего игнорируете научное учение товарища Маркса и товарища Ленина? Вы враг науки, даже если пытаетесь это опровергать.

– Неправда. Я люблю науку и уважаю ученых. – Отец Алексей говорил небыстро и негромко. На страстную дискуссию у него не было сил. – Всю жизнь учусь и другим советую, потому что ученье – свет. Наука облагораживает человека и облегчает ему жизнь.

– Вы когда-нибудь в жизни занимались общественно полезным трудом?

– Если вы подразумеваете иной род деятельности, нежели церковнослужение, то я был учителем гимназии.

– Ага! Значит, образование у вас имеется. И как же вы, грамотный, образованный, надели поповскую рясу, верите в какого-то Бога? Ну понятно, неграмотных легко одурачивать разной чепухой про адские сковородки, чем вы, попы, и пользуетесь. А культурного человека обмануть нельзя. Выходит, вы тоже безбожник, только притворяющийся.

– Тут все просто. Одни чувствуют Бога сердцем и совестью, а другие – нет. Образование ни при чем. Я принял сан в то время, когда религия оказалась не в чести у власти и газеты шельмовали духовенство. Хотел восполнить число священников, которых отправляли в лагеря и убивали. Я старался внушать людям нравственные правила, евангельские заповеди, чтобы они морально не одичали в безбожии…

– А вам известно, что все церковные начальники, архипопы и монахи состоят из людей порочных и развратных? – саркастично перебил его сержант. – Из мракобесов, которые против человеческого счастья и справедливого устройства жизни. Это все безбожники и мошенники, которые прикрываются Богом для своей корысти.

– Опять же – мне все это неизвестно.

Горшков выдохнул, протяжно и словно бы разочарованно.

– Почему вы упорствуете, Аристархов? Вы мешаете нам, советскому народу, идти к счастью всего человечества. Ваша религия – служанка эксплуататоров, царей, помещиков и капиталистов, которых мы уничтожили. Советские люди избавились от богов, потому что хотят жить свободно. Мы хотим развивать науку, покорять природу, петь веселые песни, а не заунывные молитвы.

Дверь кабинета отворилась. Отец Алексей, слушавший очень внимательно вдохновенную речь сержанта, невольно вздрогнул, увидев оперуполномоченного Старухина. Тот прислонился к стене, сложил руки на груди и тоже заслушался. Горшков меж тем не умолкал:

– Разуйте глаза, посмотрите вокруг! Наши летчики летают через Северный полюс и бьют рекорды перелетов. Советские полярники живут на льдине. Наш народ исправляет ошибки природы, соединяет реки. По Красной площади марширует с песнями парад физкультурников – молодое племя Сталина! И тут вылезаете вы, попы, и, как черное стадо, становитесь поперек нашего пути. Мычите, бьете копытами, угрожаете рогами. Вы, конечно, задержите нас на какое-то время. Но мы вас все равно сметем со своей дороги. Лучше уйдите сами. Признайте, что ваша церковная антисоветская деятельность – дело глупое и темное, а будущее за нами, за советскими людьми.

Старухин вышел, не проронив ни слова.

– Видите ли, гражданин следователь… Никакая наука, никакой государственный строй, никакие люди, даже самые великие, не дадут человеку и его душе того, что дает ему подлинное христианство.

– Опять у вас антисоветская болтовня, Аристархов! – с досадой воскликнул Горшков. – Только советская власть своей крепкой рукой даст народу сытость, достаток и счастье. А вовсе не ваш поповский дурман.

– Да, это глубокая проблема нашего времени, – прошелестел священник. – Противопоставление человеку с бессмертной душой – животного в человечьем образе, совокупности химических элементов…

* * *

Вечернюю духоту жаркой июльской поры разбавляли слабые струйки ветра, налетавшего будто играючи, как котенок. Грозовые тучи густились далеко от города, и глухое ворчание грома дразнило изнывавших от зноя людей – дождь мог стремительно набежать, но мог и обойти стороной, как уже делал это две недели сряду.

Обмахиваясь фуражкой, сержант Горшков сошел с крыльца райотдела НКВД. Во дворе находились еще двое – заместитель начальника РО Баландин и Макар Старухин. Третьим между ними был великолепный зверь черного окраса – новенький мотоцикл Л-300 с прямыми рогами руля и брюшком топливного бака, на котором красовалось название завода «Красный Октябрь».

Горшков с восхищением приблизился к машине и присоединился к обсуждению ее достоинств.

– Сколько лошадок в таком коняге, Василий Никифорыч?

– Шесть с половиной. Три скорости. Без дозаправки двести шестьдесят километров отмахает. – Баландин был горд приобретением.

– А отдал за него сколько? – Старухин присел на корточки и похлопал по коробке передач.

– Больше трех тыщ. Аж из Ленинграда выписал. Во всем районе ни у кого такого нет.

– Слушай, Баландин, а продай его мне! – предложил Старухин, поднявшись. – Я тебе двести рублей приплачу.

– Перебьешься. Купи заводской.

– Тогда их будет уже два на район. Не тот коленкор. – Старухин уселся в седло мотоцикла, взялся за руль. – Пятьсот сверху дам.

– Отвали, Макар, – огрызнулся Баландин и спихнул подчиненного с машины.

– Ну как знаешь. А ты, Сеня, чего лыбишься? Отойдем, разговор есть.

Старухин взял Горшкова за локоть, как барышню, и увел под сень дубов. Не торопясь, вынул из кармана галифе коробку «Казбека» и закурил.

– Ты чего цацкаешься с попом, Сеня? Что ты его, как девку, охаживаешь? Я бы его расколол, если б не был занят теперь кулацким террористическим подпольем. Но ты, Сеня, с попом до морковкина заговенья не сладишь.

– Задача советских органов госбезопасности, товарищ Старухин, – назидательно произнес Горшков, – не только выловить врагов, но и по возможности перековать их на наши социалистические подковы. Я изучаю противника и ищу подходы к