Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

Мои предки были гетманские казаки, освобождали вместе с Хмельницким от поляков Малороссию. Входили в реестр Белоцерковского полка. Это на левом берегу Днепра, немногим южнее Киева. Кому-то я об этом рассказывал, кто-то услышал и воспользовался… Насилу с моим следователем разобрались. Но ведь у нас не арестовывают без причины, не так ли? Пристегнули меня в итоге к делу «историков-вредителей», отправили на два года в лагерь и еще на год в ссылку…

Явственно звучавший в его рассказе сарказм не смог заглушить тоску тяжелых воспоминаний. Женя потянулась к отцу с поцелуем, а Морозов придумал загладить свою вину за эти неприятные воспоминания приглашением на футбол:

– Сегодня играют два «Локомотива», наш муромский и арзамасский. Как раз успеваем на стадион.

Но Шмит-отец футбол не любил, а Женя собиралась на вечернюю службу в церковь.

– Завтра Вознесение, – коротко объяснила она.

Не знавший, давно не помнивший смысла церковных праздников, Морозов отправился провожать ее до храма в бывшем Благовещенском монастыре.

6

Члены карабановского сельсовета в тот день старались говорить шепотом и ходить беззвучно. В отдельном помещении здания, бывшего дома кулака Бусыгина, которого зарубили топором еще в Гражданскую войну, за закрытой дверью вершилось важное дело. Шло советское рабоче-крестьянское следствие над врагом трудового народа: дознание через опрос свидетелей и изобличение контрреволюционной деятельности арестованного попа Аристархова. Список свидетелей набросали совместными усилиями загодя, за четверть часа, председатель сельсовета Рукосуев и приехавший из города сержант госбезопасности. Он же, Рукосуев, вызывал назначенных свидетелей с помощью своего помощника – комсомольца Тараскина и, как милицейский постовой на оживленном перекрестке большого города, регулировал их движение и последовательность. На лавке ждал своего череда бывший карабановский поп Ливанский, отрекшийся от религии. За ним – колхозный бригадир полеводов Груздев, имевший зуб на попа Аристархова за то, что тот наотрез отказался отпевать старика Груздева, красного партизана, героя Гражданской войны, колхозного передовика, в пьяном виде зарезавшего себя косой.

Меж тем за закрытой дверью с чекистом находился председатель колхоза Лежепеков. Это немного нервировало Рукосуева. Азартный доносчик Лежепеков был способен даже соломенное чучело на огороде представить врагом народа и расписать перед следователем в красках, что уж говорить о живых людях, занимающих важные должности в социалистическом хозяйстве, вроде самого Рукосуева. Прохаживаясь будто невзначай перед дверью, председатель сельсовета клонил голову вбок – прислушивался. Как на грех, дверь прилегала плотно и не пропускала звуков.

Сержанта Горшкова тем временем одолевали иные тревоги. Записывая свидетельские показания, он нет-нет да и возвращался в мыслях к волновавшему его вопросу. Отчего начальник райотдела Кольцов принял сторону оперуполномоченного Старухина, избившего на допросе попа, а ему, Горшкову, чуть ли не выговор влепил? Отправляясь в Карабаново для опроса свидетелей, уязвленный сержант намеревался доказать, что оба они не правы. Обвиняемых следует прижимать к стенке не приемами допроса третьей степени, которые годны лишь в чрезвычайных обстоятельствах, а профессиональными чекистскими методами.

– Я, товарищ следователь, подлинно знаю, что по заданию попа церковник Воробьев во время всеобщной переписи в январе разносил антисоветские слухи, – рассказывал Лежепеков. – Будто всем, кто перепишется, будут ставить на лоб круглые советские печати. А когда тот, у кого печать, помрет, то попадет в котел с кипящей смолой… Еще он, поп, вредительски срывал работу в колхозе, это как день ясно.

– Как именно срывал?

– По воскресеньям и по ихним церковным праздникам со злостным намереньем затягивал свои службы. Чтобы, значит, колхозники, которые в религию верят, опаздывали на работу. Я ему, попу, говорю вежливо так: пора, батек, заканчивать с дурманом и прогулами колхозников. А он мне: никогда, мол, не будет того! Деды и прадеды, мол, так жили, и мы так будем…

– С детьми, школьниками его когда-нибудь видели?

– Дык… – Лежепеков задумался. – Вроде и не видел, тут врать не буду.

– А скажите, про советскую власть Аристархов какие речи вел? Высказывал враждебные настроения?

– А то ж! – выкатил очи Лежепеков. – Было дело, пришел к нему и говорю: на государственный оборонный заём пожалуйте сколько-нибудь сотенок с вашего нетрудового дохода. Тут он меня чуть не руганью обложил, поп-то наш! Я, говорит, советской власти помогать не буду, оттого как она нас, попов, не любит и грабит. Где, говорит, я деньги возьму, если советская власть, такая-сякая, запрещает нам, попам, с молебнами по приходу ходить? Чтоб вы ко мне не приставали – это он мне напоследок высказал, – вот тебе, говорит, Лежепеков, десять рублей и проваливай со своим оборонным займом. Вот так было, не вру ни в одном глазу!

Какой-то инстинкт собственничества, попутно размышлял Горшков, занося свидетельства в протокол. Советская власть борется с этим зловещим инстинктом, потому что он вреден для социализма, более того – он антисоветски преступен. Как может советский чекист заявлять: «Я этого попа взял, я с ним и покончу, а ты не мешайся под ногами»?! Как мог оперуполномоченный Старухин такое сказать, а младший лейтенант госбезопасности Кольцов его поддержать? Конечно, оперуполномоченный Старухин не имел никакого чекистского права считать дело попа Аристархова своей неприкосновенной собственностью. Потому что этак можно далеко зайти… да черт знает до чего можно дойти!..

О связи буржуазного инстинкта собственничества с контрреволюционной деятельностью, саботажем и вредительством курсантам школы НКВД в Горьком хорошо растолковал майор Забейворота. Однажды он задал курсантам задачу: тракторист с зерноуборочной машиной на прицепе. В стране временные трудности с продовольствием, село вынуждено несколько поголодать, чтобы накормить город. Тракторист тайком от товарищей берет горсть обмолоченного зерна, кладет его в мешочек на веревочке и варит в радиаторе работающей машины. Рассуждает он так: я для этого зерна пахал землю, я его собрал, ничего страшного, если немного съем, никто не увидит. Мешочек рвется, зерно забивает радиатор – поломка машины, нужно снимать и прочищать радиатор. Работа тем временем стоит, дневной план по уборке зерна срывается. В поле приезжает сельское начальство, видит всю эту катавасию. Информация доходит до райотдела НКВД. «Дело поручают… допустим, тебе, Иванов. Твои действия?» – «Разберу обстоятельства, товарищ майор. Если у тракториста сильно завывало в брюхе, какой из него работник?» – «Неверно. Ласточкин!» – «Проведу как мелкую кражу государственного имущества. Год пропарится в тюрьме». – «Неверно. Федоренко!» – «Постановление правительства от 7 августа 1932 года, оно же закон о колосках. Хищение социалистической собственности, товарищ майор, до десяти лет. Учитывая смягчающие обстоятельства – года два исправительного лагеря». – «Уже ближе. Теперь правильный ответ. Тракторист не только украл зерно у государства, которое поровну распределяет его между всеми трудящимися, но и совершил вредительский акт, направленный на подрыв хлебозаготовок, колхозного строительства и мощи Советской страны. И вы, товарищи будущие чекисты, не должны